Венгрия за границами Венгрии

Но я-то застрял на Расселе не поэтому (и не потому, что его великая книга в переводе одного из лучших сербских поэтов Йована Христича, вышла в Белграде в те времена, когда я изучал филологию в Загребе и купался в ней, как нектаром, омывая уста после немецких философов^[18]), а из-за намека на то, что знаменитую переписку сочинил сам Абеляр, и это литературный вымысел.

Я не считаю себя компетентным судить — говорит Рассел (теперь я взял перевод Михая Ковача^[19]) — насколько эта теория соответствует истине, но в личности Абеляра нет ничего, что делало бы её невозможной. Он всегда отличался тщеславием, заносчивостью и высокомерием; несчастья же, выпавшие на его долю, сделали его озлобленным и породили в нем чувство унижения. На письмах Элоизы лежит печать гораздо большей благочестивости, чем на письмах Абеляра, и вполне можно представить себе, что он сочинил письма, чтобы утешить свою уязвлённую, кастрированную гордыню — добавлю я (как жаль, что кастрации у нас не уделено столь пристальное внимание, как казни на колу в замечательном романе Андрича, ведь для того, чтобы точно понять смысл «утешения», требуется представить себе саму кровавую процедуру и возникшие как следствие интимные подробности). Делу, правда, помогает воспитанник немецкой философии, поэт Дёрдь Петри, который ни словом не упоминает о подделке, то есть литературном вымысле:

Абеляр оскоплен. А возлюбленная его

В келье, тесной, как камера пыток,

Очи выплакав, изодрав на себе все одежды,

Все горит и горит сухою, бесслезною скорбью

По тому, чье любимое тело стало сосудом позора.

Так что же, слюнявые сантименты —

Это все, что осталось нам с вами

Как унылая копоть их неистовой страсти?

^[20]

Кто же, все-таки, Отто Блати? Которого я (СОБРАТЬСЯ С ДУХОМ) упоминал в одном из первых вариантов. Впоследствии Йонатан решит, что не стоит так долго трясти именем. Он, конечно же, прав, и я вычеркнул имя великого инженера из заключительной части инвокации, но осталась другая, в тот момент совершенно неосознанная проблема, приобретшая по пути к издательству «Элет эш Иродалом» четкие контуры. Я вспомнил, что имя Отто Блати упоминает Данило Киш, написавший блистательный опус, прямо целую монографию о Венгерских Железных Дорогах. А я совершенно случайно, получив от друзей-киношников из Будапешта, которые ехали в Бездан, в Тотовец, к преподобному Мацонке (я рекомендовал его для фильма о бывающих у нас иностранных собирателях) в подарок 4-й том Большой Венгерской Энциклопедии (от Bik до Biz), прочел — хоть и не в «Кто есть кто?» — об Отто Блати (и сразу начал делать о нем выписки из старой «Энциклопедии Толнаи» для «Новой»). И еще я понял, почему Данило Киш, точнее его герой, упоминает великого инженера Венгерских Железных Дорог и завода «Ганц»: Блати не только обладал патентом на регулирование трансформаторов и гидротурбин, но был выдающимся шахматистом, специалистом по многоходовым комбинациям.

Перевод: Виктория Попиней

* * *

к твоему имени

DOREEN

в начале стихотворения

(поэтому я снова упоминаю в начале стихотворения

твое имя) когда я покажу тебе

газеты

потенциальный стих мой выдолблен изнутри

выгорел

принял форму кувшина

он может показаться мизерным

твоему взору

хотя

когда в придачу я ручки

отстучу

осинообразным своим кувшинам

не раз они вывалятся у тебя из рук

от громкого звона проснутся

соседи поскольку в современных домах

стены тонкие как бумага

ты обрадуешься когда я покажу тебе

новости (хотя знала бы ты

как стремительно они стареют)

поскольку ты знаешь что мы получим денег

за них

тем длиннее чем больше

Перевод: Дарья Анисимова

тем длиннее чем больше

тем длиннее чем больше

своими смуглыми пальцами ты быстро

пересчитываешь строчки

и умножаешь на сто

или на семьдесят

(в этом стихотворении восемьдесят пять строчек)

в прошлый раз когда я

принес домой

стих в двести пятьдесят строк

ты меня поцеловала

с тех пор я прежде иных стихов

о длинном стихе

умоляю музу

чтобы писать длинные стихи

поскольку DOREEN

и я бы хотел чтобы ты меня не раз и не раз

поцеловала

и к тому же я всегда хочу

потянуть стих

чтобы по крайней мере в стихах

можно было растянуться

всего 186 сантиметров

в этой комнате

столь низки и эти улицы

и даже мое покрывало короткое

и к тому же я не люблю

блохасто-проворные короткие

стихи

я боюсь краев стиха

я боюсь конца стиха

я боюсь краев стиха

я боюсь конца стиха

я боюсь

кораблем потерпевшим крушение и мечтаю

                                                               ворочаться

в его воронке и медленно тонуть

да так чтобы даже не заметить когда

погружусь на дно

каждый раз я хочу погрузиться на дно стиха

хочу погрузиться

хочу погрузиться

хочу погрузиться в каждое стихотворение.