Мои рыжий дрозд

Гилли, естественно, примкнул к группе, возглавляемой Бродягой, и в один прекрасный вечер отправился вместе с ними в очередной рейд милосердия. Когда Бродяга предложил ему пойти с ними, он сразу согласился, хотя в душе испытал известное смущение. Было как-то не по себе от мысли о предстоящей встрече со стариком, его ровесником, может быть. До этого из настоящих стариков он видел только Хумбабу, но то было совсем другое дело. Директор школы — как бы вывеска, олицетворение власти, но увидеть живого старика, оказаться в его одинокой квартире… Это уже совсем другой коленкор…

Первым, к кому они направились, был отставной школьный учитель восьмидесяти лет. Большую часть дня он проводил в неприбранной постели и смотрел телевизор, который ему подарили, когда он уходил на пенсию. Человек довольно обеспеченный, сейчас он жил совсем один, и помощь, хоть и эпизодическая, была ему просто необходима. Родился он где-то около Лимерика, но потом перебрался в Дублин и почти всю жизнь провел в одном из районов этого города. На лысой голове неизменно красовалась темная войлочная шапочка, голосом он говорил слабым и дребезжащим, время от времени прерывая свою речь грудным кашлем. Всю жизнь он учил маленьких детей, поэтому язык его постепенно стал каким-то примитивным, упрощенным, приспособившимся к пониманию младших школьников. Мальчики уже привыкли к этому и как раз объясняли все это Гилли по дороге, пока поднимались по темной лестнице на четвертый этаж. Расписывая со всех сторон «своего старикана», они забыли сказать, как его зовут. Впрочем, Гилли это не потребовалось: как только дверь открылась и в полумраке прихожей перед ними предстал сам хозяин квартиры, Гилли сразу узнал своего старого друга. В первую минуту он не мог вымолвить ни слова, волна ужаса и животного отвращения поднялась откуда-то из недр желудка и заставила Гилли инстинктивно попятиться к двери. Но отступать поздно. Ему вообще было некуда отступать в новой жизни, которая готовила ему еще и не такие сюрпризы.

Старик, похоже, ничего не заметил.

— Ну, здравствуй, сынок, — ласково проговорил он, глядя на Гилли, — ты как, в школе не шалишь, хорошие отметки получаешь?

— Да, я стараюсь, Матиас, — ответил он совсем тихо, но старик, видимо, не услышал своего имени. Или просто отвык уж от него?

— А ты конфеты любишь? Если будешь себя хорошо вести, я тебе дам конфету и дам посмотреть журналы с картинками.

— Благодарю вас.

— А сколько тебе лет? Как тебя зовут?

— Меня зовут Гилли. — На первый вопрос он предпочел не отвечать.

Тем временем мальчики деловито разошлись по комнатам, вскоре хлопнула входная дверь, это Эдан отправился в овощной. Бродяга и Лиам удалились на кухню, шепнув ему перед этим: «Ты тут его развлеки». Гилли и старый учитель остались вдвоем. Сначала Гилли решил поразить его какими-нибудь подробностями о веселых днях, проведенных ими в двадцатые годы на Аранских островах. Но, подумав, сдержался. В жизни и так слишком много всяких потрясений, по крайней мере, в его жизни. Жестоко будет подвергать этого жалкого старика такому сильному испытанию. Да и для самого Гилли все это могло выйти очень даже боком. Они поговорили о погоде, о фильме, который недавно показывали по телевизору, Гилли рассказывал о стихах, которые учил на уроках ирландской литературы. Время шло мучительно медленно, и Гилли облегченно вздохнул, когда в комнату вернулись Бродяга и Лиам, довольные собой и исполненные чувства радости от выполненного долга.

— Вот посуда, кухня — все в порядке! Можете взглянуть! — Лиам сделал широкий жест рукой в сторону коридора. Старик закивал, но остался сидеть в кресле.

— Спасибо, спасибо вам, вы у меня просто молодцы.

Дождавшись Эдана, придавленного тяжестью капусты и банок с овощными соками и пюре, шумно простились со старым учителем, и вся компания высыпала на лестницу.

— Погоди, это еще так, цветочки, — засмеялся Бродяга, когда они вышли из подъезда. — Вот увидишь нашу старушку, просто отпад. Она вообще ненормальная, Эдан ее даже боится. Правда?

— Ага, правда, боюсь, — неожиданно серьезно ответил Эдан. — Мне все кажется, она вот-вот подкрадется сзади и бросится. Странная какая-то… У неё мне как-то не по себе.

— А может, наш Эдан в нее влюбился? — сказал Лиам. — Это не с ней ты ходил в кино позавчера? — Как ни странно, Эдан густо покраснел.

— Ты его не слушай, — обратился он к Гилли. — Ведь я знаю, она, случайно, конечно, убила одного парня, говорят. Даже следствие вели, но ее оправдали. Не здесь это случилось, а где-то в пригороде. Раньше она там жила. А после, ясно, съехала, сюда перебралась. Совсем недавно.

— Врешь! — сказал Гилли.

— А чего мне врать… Так говорят… Сам я, ясное дело, ее про это не расспрашивал.

Загадочная старушка обитала на самом верхнем этаже высокого георгианского дома, и они порядком запыхались, пока добрались до ее двери.

— Это — мы! — гордо провозгласил Бродяга, когда она приоткрыла дверь.

— Входите, здравствуйте, господь да не ослабит руки ваши.

Пожелание было как нельзя кстати, потому что руки Гилли вдруг ослабели и начали дрожать. Приветливо улыбаясь, ему открывал дверь призрак его юности, та, которую он оставил там, в тени яблонь шестьдесят лет назад, она, его любовь, его отвергнутая мечта, память о которой не дала ему связать свою жизнь ни с одной другой женщиной. Она, Салли Хоулм. Он побледнел, сердце увяло, душа поникла.

Квартира оказалась очень маленькой, но довольно уютной. На полочках, по стенам, стояли горшки с цветами, рядом висели старинные гравюры и бледные коричневатые фотографии. Гилли заставил себя отлепиться от дверного косяка и шагнул в комнату. Неужели это Салли? Она даже, как ни странно, почти не изменилась. Только будто ослабела, устала.

— Вижу, с вами сегодня еще один мальчик, я его раньше как будто не видела. — Журчание ручья весной, пение жаворонка, звон колокольчика — куда это все исчезло? Ее голос стал хриплым и низким. Неужели она курит?

— Меня зовут Гилли Макгрене. — Он старался держаться уверенно, но его голос тоже вдруг оказался неестественно хриплым.

— Ах да, мне Эдан уже про тебя рассказывал. Ты ведь в этой школе недавно? Я тоже здесь птица залетная, — она улыбнулась, — так что мы с тобой, выходит, одного поля ягоды, может быть, сумеем найти общий язык? А?

Мальчики молча переглянулись.

— Твой отец нейрохирург, да? Надо мне ему как-нибудь показаться. А то, мало ли, вдруг раз — привет! Составишь мне протекцию?

Бродяга подмигнул Гилли, видал, мол, какая старушенция?

— Мы вам тут журналы принесли, какие вы любите. — Лиам протянул Салли яркий пластиковый пакет.

— Ага, спасибо, положи там. — Она опять повернулась к Гилли. — А мне еще Эдан протрепался, что мать у тебя монахиня. Разве это может быть у католиков, да еще в Ирландии?

Гилли пожал плечами.

— А почему нет? В Ирландии все теперь может быть.

— Понимаю, — но было видно, что она ничего не поняла. — Нет, ты мне все-таки объясни, они что, женаты, твои родители, разве у католиков так может быть?

Гилли молчал.

— Я, конечно, могу ошибаться, — продолжала она, — я ведь все это себе не очень-то представляю. Но как-то странно. Или тебе неприятно про это говорить? Ну, когда мы больше подружимся, ты мне все расскажешь, ладно?

— Да, конечно. — Гилли хотелось скорее кончить этот разговор, но он понимал, что разговор неизбежно возобновится, когда-нибудь в другой раз, когда они будут вдвоем, когда больше подружатся. А в том, что это произойдет, он не сомневался.

Когда они уходили, Салли слегка коснулась плеча Гилли.

— Дорогу ты теперь знаешь, приходи, когда захочешь.

Он молча кивнул.

— Ну, как она тебе? — Бродяга ткнул его локтем в бок. — А ты ей вроде понравился. Ишь, пригласила заходить. Но учти, от нее всего можно ждать. С ней один на один может остаться только герой.

— Я с ней один был, мы книги расставляли! — гордо и скромно вставил Эдан.

— Герой или дурак, — ехидно усмехнулся Лиам.