Что сказал бы Генри Миллер...

— Скорее всего, это просто ерунда, но давайте-ка глянем, что там получилось.

Через пару минут один из его гостей заметил:

— Знаешь, Клинт, а получилось совсем неплохо.

Благодаря фильму «За пригоршню долларов» возродился жанр вестерна, который к тому времени стал чем-то вроде дома отдыха для стареющих кинозвезд.

Когда мы посмотрели эту картину, я не мог отказать себе в удовольствии и сказал Джеси, что хочу пересмотреть с ним ту сцену с куском веревки в «Гиганте» с Джеймсом Дином. Его окружают лощеные деловые хлыщи, пытающиеся навязать ему сделку. Рок Хадсон выкладывает на стол тысячу двести долларов. «Что ты собираешься делать с этими деньгами, Джед?» Все, кроме Дина, суетятся, что-то говорят, а Дин просто сидит себе и сидит.

— Кто главный герой в этой сцене? — спросил я. — Кто звезда всего фильма?

Я даже телевидением не побрезговал — показал сыну Эдварда Джеймса Олмоса в роли облаченного в черный костюм начальника полиции в сериале «Полиция Майами. Отдел нравов».

— Это дурацкий телефильм, — сказал я, — с невообразимыми ситуациями, но ты посмотри на Олмоса, он же здесь просто мухлюет. Он почти ничего не делает, но кажется, что он знает какую-то тайну.

— Какую тайну?

— Все дело здесь в том, что эта иллюзия создается из-за его невозмутимости. На самом деле тайны никакой нет. Но держится Олмос так, будто обладает ею, — произнес я тоном канадского члена Общества писателей — любителей вина [31], потом вынул диск из видеоплеера.

— Я бы и другие серии посмотрел, — сказал Джеси. — Ты не против?

И пока строители на втором этаже дома, стоящего на другой стороне улицы, стучали, пилили и паяли (от чего дом с каждым днем становился все больше), мы с Джеси смотрели три следующие серии сериала «Полиция Майами. Отдел нравов». В какой-то момент мимо нашего окна прошла соседка Элеонора, заглянув в окно. Мне стало интересно, что она думает обо мне и Джеси, когда мы вдвоем день за днем сидим у телевизора. У меня возникло идиотское желание выскочить из дому и сказать ей, что мы смотрим не телевизор, а кино. Тут я поймал себя на том, что я в последнее время как-то слишком уж торопливо пытаюсь кому-то что-то объяснять, когда задумываюсь о Джеси.

С того места в гостиной, где я стоял, было видно, как Ребекка Нг обогнула угол автомобильной стоянки. На ней были белые джинсы, белая джинсовая курточка, зеленоватая майка, а волосы ее цвета воронова крыла свободно ниспадали на плечи. Когда она проходила мимо строителей, ремонтировавших церковь, те перемигивались и делали друг другу недвусмысленные знаки. Стая голубей сизым облачком взмыла вверх и понеслась на запад.

Я разбирался с новым немецким кино. В тот день мы смотрели фильм Вернера Херцога «Агирре, гнев божий». (Важно было не забыть подготовить сына к той сцене, где конкистадор указывает на кровавое пятно на скале.) Иногда я узнавал о том, что случилось с сыном, за полчаса до того, как ставил фильм. Джеси дома не было. Он снова набрался. Сам он мне ничего не сказал, но я это понял, как только он поднялся по ступенькам. Одного из его приятелей, Моргана, накануне вечером выпустили из тюрьмы (его туда упекли на тридцать дней за то, что он кого-то избил), и парень зашел к нам. Мне пришлось его ненавязчиво выпроводить в четыре утра и отправить Джеси спать.

Chez nous [32] как будто возникла тонкая грань, и несколько дней я чувствовал, что надо огнем и мечом искоренять наступающий хаос, беспорядок и безответственность. Мне и впрямь казалось, что вокруг дома разрослись джунгли, сорняки, которые так и норовят стеблями и ветками прорваться внутрь сквозь окна, через дверь и даже через подвал. Больше года прошло с тех пор, как Джеси бросил школу (ему уже исполнилось семнадцать), но не было и намека на то, что он встал на тот путь, который ведет вверх по ступеням, чтобы взять мир «за грудки».

Но наш киноклуб все еще действовал. Желтые карточки на холодильнике с отмеченными галочками фильмами, которые мы смотрели, убеждали меня в том, что хоть что-то, по крайней мере, происходит. Бредить я еще не начал. Мне было ясно, что систематического образования в области искусства кино Джеси не получает. Да и не в этом было дело. С тем же успехом мы могли заниматься подводным плаванием или собирать марки. Кино служило лишь поводом, который давал нам возможность вместе проводить сотни часов, говорить на любые темы: о Ребекке, антидепрессантах, нитке для чистки зубов, Вьетнаме, импотенции, сигаретах.

Иногда сын спрашивал меня о людях, с которыми я делал интервью. Как мне Джордж Харрисон? Приятный был парень, хотя когда слышишь его ливерпульский акцент, очень трудно удержаться от того, чтобы не запрыгать от радости и не закричать: «Да ведь ты же из „Битлз“. Девчонки, наверное, под тебя штабелями падают!» Зиги Марли, сын Боба? Угрюмый маленький проходимец, каких еще поискать надо. Харви Кейтель? Великий актер, но мозги у него, как у сырой свиной отбивной. Ричард Гир? Классический актер-псевдоинтеллектуал, который еще так и не понял, что люди слушают его не потому, что у него семь пядей во лбу, а потому что он — кинозвезда. Джоди Фостер? Получить от нее что-нибудь так же трудно, как взять Форт-Нокс. Деннис Хоппер? Не стесняется в выражениях, забавный малый, отличный парень. Ванесса Редгрейв? Приветливая, изящная женщина, когда говоришь с ней, кажется, что общаешься с королевой. Английский режиссер Стивен Фрирс? Еще один бритт, который не знает меры, пользуясь лосьоном после бритья; неудивительно, что женщина не может положить голову ему на плечо. Йоко Оно? Настороженная зануда с большими претензиями; когда я попросил ее рассказать о подробностях ее нового «проекта», она мне сказала: «Почему бы вам не задать этот вопрос Брюсу Спрингстину?» Роберт Олтмэн? Разговорчивый, образованный, покладистый; нет ничего удивительного в том, что актеры работают на него за песню. Американский режиссер Оливер Стоун? Очень мужественный человек, умнее, чем сценарии, которые он пишет. «Война и мир»? Господи, что за вопрос? Сейчас ведь еще только десять утра!

Мы говорили с Джеси о шестидесятых, о «Битлз» (слишком часто, но мне это доставляло особое удовольствие), поддавали не в кайф, пили в радость. Потом судачили о Ребекке («Ты не думаешь, что она меня бросит?»), обсуждали Адольфа Гитлера, Дахау, Ричарда Никсона, супружескую неверность, Трумэна Капоте, пустыню Мохав, Шуге Найта, лесбиянок, тех, кто подсел на кокаин или героин, «Бекстрит Бойз» [33] (с моей подачи), татуировки, Джонни Карсона, Тупака (его идея), сарказм, тяжелую атлетику, размер пениса, французских актеров и Э. Э. Каммингса. Какое это было время! Я ждал тогда работы, но жизни я не ждал. Она била ключом прямо здесь — на плетеном стуле. Я знал, что все просто замечательно, когда это происходит — несмотря даже на какое-то шестое чувство, говорившее мне, что в конце пути нас ждет белая ленточка.

Теперь, заходя к Мэгги лишь в качестве приглашенного на ужин гостя, я ненадолго задерживаюсь на крыльце с теплым чувством в душе. Я знаю, что позже вечером мы с Джеси выйдем сюда с чашечкой кофе, но это будет уже не так, как в те времена, когда работал наш киноклуб. Меня немного удивляет, что остальные помещения в доме Мэгги — кухня, спальня, гостиная и ванная — во мне не вызывают никаких эмоций. Я не чувствую там отголосков нашей прежней жизни с сыном. Это ощущение возникает у меня только на крыльце.

Так на чем мы остановились? Ах да, на том, как нас в тот чудесный весенний день посетила Ребекка Нг.

Она легко вспорхнула по ступеням на крыльцо. Джеси даже не встал со стула. Между ними явно что-то происходило. Ребекка стояла, держа руки в карманах курточки, с таким выражением на лице, как будто она стюардесса, которой показалось, что кто-то отпустил в ее адрес какую-то сальность, но не была совершенно уверена в том, что правильно поняла услышанное. На ее лице играла настороженная улыбка. Происходило что-то непонятное. На другой стороне улицы рядом с лестницей стоял рабочий-строитель и как завороженный смотрел в направлении Джеси и Ребекки.