Наташа Кампуш. 3096 дней

В один из дней весны, о наступлении которой я узнала только из своего календаря, Похититель принес в подвал радио. Внутренне я возликовала. Радио, которое действительно сможет проложить мне дорогу в настоящий мир! Новости, милые сердцу утренние передачи, которые я всегда слушала во время завтрака, музыка, а может даже маленький намек на то, что мои родители меня еще не забыли.

«Но по нему ты, конечно, не сможешь ловить никакие австрийские передачи», — брошенным вскользь замечанием уничтожил мою иллюзию Похититель, подключая аппарат к розетке и настраивая его. По крайней мере, можно было слушать музыку. Когда же диктор делал объявления, я не могла разобрать ни слова — Похититель настроил приемник так, что он ловил только чешские каналы.

Крутя его так и сяк, я часами мучилась над маленьким аппаратом, способным стать моими воротами во внешний мир. В немеркнущей надежде на одно немецкое слово, на знакомую песенку. Ничего. Только речь, которую я не понимала. Звук голоса, дающий мне, с одной стороны, иллюзию, что я не одна, а с другой, усиливающий чувство отчужденности и отрешенности от мира.

Упорно, миллиметр за миллиметром, я прокручивала головку настройки то в одну, то в другую сторону, каждый раз по-новому настраивая антенну. Но кроме этой единственной частоты все остальные издавали только громкие шумы. Позже я получила от Похитителя Walkman. [19] Рассудив, что у него дома имеется только музыка популярных ранее групп, я попросила принести кассеты «Beatles» и «ABBA». Теперь по вечерам, когда выключался свет, я не должна была лежать в темноте в обнимку со страхом, а могла слушать музыку, пока не сядут батарейки. Одни и те же песни по многу раз.

Самым лучшим лекарством от скуки и сумасшествия для меня были книги. Первой из них, принесенной Похитителем, был «Летающий класс» Эриха Кэстнера. После этого последовала целая серия классики: «Хижина дяди Тома», «Робинзон Крузо», «Том Сойер», «Алиса в стране чудес», «Книга Джунглей», «Остров сокровищ» и «Кон-Тики». Я проглотила «Веселые книжки» об утках Дональде Дакке и его трех племянниках, жадном дядюшке Дагоберте [20] и находчивом Даниэле Дюзентрибе. Позже мне захотелось почитать Агату Кристи, о которой я слышала от своей матери. А еще я прочитала целую стопу детективных романов Джерри Коттона и научно-фантастических историй. Романы катапультировали меня в другую действительность и настолько поглощали мое внимание, что я надолго забывала, где нахожусь. Именно это придавало чтению жизненную необходимость. Если телевизор и радио давали ощущение присутствия в подвале других людей, то книги просто позволяли мне покинуть его на несколько часов.

В первое время, когда я еще была десятилетним ребенком, мне особенно нравились книги Карла Мая. Я проглатывала приключения Виннету и Олда Шеттерхэнда и читала рассказы о «Диком Западе Северной Америки». Песня, которую пели немецкие переселенцы умирающему Виннету, так меня тронула, что я переписала ее слово в слово и с помощью крема «Nivea» приклеила листок на стену. Тогда у меня в подвале не было ни клейкой ленты, ни других клеящих средств. Это была молитва, обращенная к Божьей матери:

Тогда я так часто читала это стихотворение, шептала и молилась, что до сих пор помню его наизусть. Как будто оно было написано для меня, ведь у меня был украден «свет жизни». И я также в тяжелые моменты не видела другого выхода из своей тюрьмы, кроме смерти.

Зная, насколько я зависима от постоянного снабжения фильмами, музыкой и литературой, Похититель получил в свои руки новый инструмент управления. Лишив меня духовной пищи, он мог легче мной манипулировать.

Всякий раз, когда я, по его мнению, вела себя «ненадлежащим образом», следовало ожидать, что дверь в мир слов и звуков захлопнется, лишив меня даже этих мизерных развлечений. Особенно тяжело было в выходные дни. Обычно Похититель приходил в подвал утром и еще раз после обеда или вечером. Но на выходные я оставалась совсем одна. С послеобеденного времени пятницы, а иногда уже с вечера четверга и до самого воскресенья он не показывался мне на глаза. Он обеспечивал меня двумя дневными порциями еды быстрого приготовления, кое-какими свежими продуктами и минеральной водой, которые привозил из Вены. А также видеокассетами и книгами. На неделе я получала видеокассету с сериалами продолжительностью в два часа, а если очень просила, то и в четыре. Это кажется больше, чем было на самом деле. Я же должна была выдержать в одиночестве 24 часа, прерываемые только посещениями Похитителя. В выходные мне перепадало от четырех до восьми часов развлечения, записанного на кассету, и следующий экземпляр книги из серии, которую я читала. Но только в том случае, если я выполняла все его условия. Жизненно важную для меня духовную пищу он приносил только тогда, когда я была «молодцом». Что он подразумевал под словом «молодец», знал только он. Иногда хватало мелочи, чтобы последовали санкции.

«Ты использовала слишком много освежителя воздуха, я его забираю».

«Ты пела».

Ты то, ты это. Что касается видео и книг, он точно знал, где находится болевая точка. Как будто, лишив меня моей настоящей семьи, он взял в заложники и членов моей приемной семьи из романов и сериалов, чтобы лучше манипулировать мной. Мужчина, который в начале моего заточения старался сделать мою жизнь более или менее «приятной» и даже мотавшийся на другой конец Вены за записью радиопьесы Биби Блоксберга, начал меняться на глазах с того момента, как объявил мне, что я никогда больше не выйду на свободу.

С этих пор Похититель стал контролировать меня все жестче и жестче. Я и так с самого начала находилась в полной его власти: запертая в подвале, на пяти квадратных метрах, какое сопротивление я могла оказать? Но чем дольше длилось мое заточение, тем меньше довольствовался он только этим внешним проявлением власти. Теперь он хотел установить тотальный контроль надо всем: каждым жестом, каждым словом и каждым движением.

Все началось с таймера. Похититель с самого начала взял власть над светом и тьмой. Приходя в застенок по утрам, он включал свет, уходя вечером, снова гасил его. А теперь он установил таймер, регулирующий электричество в подвале. Если раньше мне иногда удавалось вымолить продление световой фазы, то теперь я должна была подчиняться непреклонному ритму, не поддающемуся влиянию: в семь утра свет включался. Тринадцать часов в этой крошечной, душной комнате ощущалось некое подобие жизни: возможность видеть, слышать, ощущать тепло, готовить, но всё было искусственным, как из реторты. Ни одна лампочка не может заменить солнце, полуфабрикаты только отдаленно напоминают домашний обед за семейным столом, а плоские фигурки, мелькающие на экране телевизора, являются всего лишь жалким подобием живых людей. Но пока работало электричество, я по меньшей мере могла питаться иллюзией, что кроме моей собственной существует еще другая жизнь.