Наташа Кампуш. 3096 дней

Н. Кампуш, Х. Гронемайер, К. Мильборн

Наташа Кампуш. 3096 дней

ХРУПКИЙ МИР

Мое детство на окраине Вены

Мать закурила сигарету и глубоко затянулась. «На улице уже темно. С тобой могло что угодно случиться!» — она укоризненно покачала головой.

Последние февральские выходные 1998 года мы с отцом провели в Венгрии. Там, в маленькой деревеньке неподалеку от границы, он купил себе дачу. Это была самая настоящая развалюха, с отсыревших стен которой осыпалась штукатурка. Несколько лет отец занимался ее ремонтом, а закончив, обставил красивой старой мебелью, так что дом стал обжитым и почти уютным. Несмотря на это, поездки туда не доставляли мне особого удовольствия. В Венгрии отец обзавелся большим количеством друзей, с которыми часто проводил время в веселых пирушках, благо высокий обменный курс шиллинга позволял ему это. Каждый вечер он таскал меня с собой по пивнушкам и барам, где я была единственным ребенком и молча сидела в окружении мужчин, отчаянно скучая.

И в этот раз, как и во все предыдущие, я была вынуждена поехать на дачу против собственной воли. Время здесь тащилось черепашьими шагами, и я злилась, что еще слишком мала и зависима, чтобы иметь право решать за себя. Даже воскресная поездка в термальный бассейн, находящийся неподалеку, не вызвала у меня большого воодушевления. Когда я бесцельно шаталась по залам бассейна, меня остановила одна знакомая: «Пойдем со мной, выпьем вместе лимонада!» Я кивнула и охотно последовала за ней в кафе. Она была актрисой и жила в Вене. Я восторгалась ею — такое спокойствие и надежность она излучала, и, кроме того, имела именно ту профессию, о которой я тайно мечтала. Через некоторое время я набралась мужества и выпалила: «Знаешь, я бы тоже хотела стать актрисой. Как ты думаешь, у меня получится?» Она лучезарно улыбнулась мне: «Конечно, у тебя получится, Наташа! Ты будешь замечательной актрисой, если ты этого действительно хочешь!»

Мое сердце бешено заколотилось. Я не думала, что мои слова будут приняты всерьез, абсолютно уверенная, что меня поднимут на смех, как это уже не раз случалось. «Когда придет время, я тебе охотно помогу», — пообещала она мне и обняла за плечи.

На обратном пути к бассейну я весело скакала и напевала про себя: «Я могу все! Надо только очень хотеть и твердо верить в свои силы». Мной овладело почти забытое чувство легкости и беззаботности.

Но моя эйфория продлилась недолго. Уже давно перевалило за полдень, а отец даже не думал покидать бассейн. Когда мы наконец вернулись на дачу, он и тут не стал проявлять особой поспешности, а наоборот, решил «прилечь на минутку».

Я нервно поглядывала на часы — мы обещали маме вернуться домой не позже семи, ведь на следующий день мне в школу. Я знала, что если мы вовремя не приедем в Вену, разразится скандал. Пока отец храпел на диване, время неумолимо утекало. Когда он наконец проснулся и мы отправились в путь, уже стемнело. Надутая, я сидела на заднем сиденье машины и за весь путь не произнесла ни слова. Мы не успеем вовремя, мать будет в бешенстве — все чудесное, что произошло со мной сегодня в бассейне, было уничтожено одним ударом. Как обычно, я окажусь между двух фронтов. Взрослые вечно все разрушают.

Отец купил на заправке шоколадку, и я почти целиком засунула плитку в рот.

Только в половине девятого, с опозданием в два с половиной часа, мы подъехали к нашему дому в Реннбанзидлунге. [2]

«Я тебя выпущу здесь, беги быстрей домой! Я люблю тебя», — сказал отец и поцеловал меня в щеку.

«И я тебя», — пробормотала я, как обычно, на прощание. Пересекла темный двор и отперла входную дверь. В прихожей рядом с телефоном лежала записка от матери: «Я в кино, буду позже». Оставив сумку, я немного поколебалась, а затем приписала внизу, что подожду ее у соседки этажом ниже. Когда мать через некоторое время забрала меня домой, она была вне себя:

«Где твой отец?» — накинулась она на меня.

«Он не пошел со мной, он высадил меня перед домом», — тихо пробормотала я. В том, что мы опоздали, и что отец не удосужился проводить меня до дверей, моей вины не было. Но, несмотря на это, я чувствовала себя виноватой.

«Черт побери! Вы опаздываете на несколько часов, а я сиди и переживай. Как он мог оставить тебя одну в темном дворе? Посреди ночи? С тобой же могло что-то случиться! Но я тебе скажу одно — своего отца ты никогда не увидишь. С меня хватит, я больше этого терпеть не собираюсь!»

К моменту моего рождения 17 февраля 1988 года у моей 38-летней матери уже были две взрослые дочери. Моя старшая сводная сестра родилась, когда матери исполнилось 18, а вторая появилась на свет всего через год после этого. Стоял конец 60-х годов. На плечи матери свалились заботы о двух маленьких детях, с которыми ей приходилось справляться в одиночку — сразу после рождения второго ребенка мать развелась с отцом обеих девочек. Ей было нелегко доставать средства на пропитание для своей маленькой семьи. За многое приходилось бороться, действуя прагматично и жестко даже по отношению к самой себе, и она шла на все, чтобы прокормить своих детей. В ее жизни не оставалось места для сентиментальности и нерешительности, развлечений и легкомыслия. И вот, в 38, когда обе девочки выросли и с плеч наконец свалился груз забот и обязанностей по воспитанию детей, я заявила о себе. Мать меньше всего ожидала, что может еще раз забеременеть.

Семья, в которой я появилась на свет, была, в общем-то, опять на грани развала. Я все перевернула вверх дном: на свет божий снова вытаскивались детские вещи, а распорядок дня перестраивался под нужды младенца. Несмотря на то, что все были рады моему появлению и баловали меня как маленькую принцессу, все же в детстве я иногда чувствовала себя лишней, как пятое колесо в телеге. Свое место в мире, где все роли давно распределены, я сначала должна была завоевать.

До моего появления на свет родители жили вместе уже три года. Их знакомство произошло благодаря одной клиентке моей матери. Мать, будучи профессиональной портнихой, зарабатывала себе и дочерям на хлеб тем, что обшивала и переделывала одежду для дам по всей округе. Одной из них была женщина из Зюссенбруна под Веной, которая вместе с мужем и сыном владела булочной и маленькой бакалейной лавкой. Сын, Людвиг Кох, иногда сопровождал ее на примерки и всегда оставался несколько дольше, чем положено, чтобы поболтать с моей матерью. Та сразу влюбилась в молодого, статного булочника, который доводил ее до смеха своими веселыми историями. Со временем он все чаще стал задерживаться у нее и обеих девочек в доме большой муниципальной общины на севере Вены. Здесь город нерешительно запустил свои щупальца в равнины Мархфельда, [3] еще не решив, чем он хочет стать. Это была местность без центра и лица, как наспех собранная мозаика. Тут не было порядка и законов, всем правил случай. Промышленные зоны и фабрики стояли прямо посреди невозделанных полей, по некошеной траве которых носились своры собак из близлежащих поселков. Между тем центры бывших деревушек еще боролись за свою независимость, которая медленно «отшелушивалась» от них, как краска от маленьких домиков Бидермайера. [4] Реликты прошедших времен, вытесненные бесчисленными общинами — утопиями социального строительства, как бы разбросанные широким жестом по зеленым лугам, были предоставлены сами себе. В самом крупном из этих поселений я и росла.