Чай с птицами

Без пяти одиннадцать. Через пять минут, сказал он себе, перемена, и дети вылетят из четырех школьных дверей, как фейерверк, — красные, синие, неоново-зеленые; волосы летят по ветру, гольфы наполовину спущены, пронзительные голоса, как воздушные змеи, взмывают в мягкий золотой воздух. Перемена — двадцать минут; двадцать минут свободы от правил и инструкций; двадцать минут драк и разбитых носов; потерянных и выменянных сокровищ; героев, негодяев, мятежного шепота на ухо; блаженства — вопящего, пестрого, с шершавыми коленками.

Мистер Мидоуз когда-то сам был учителем. Тридцать лет в классах, в запахах мела, капусты, скошенной травы, носков, воска для натирки полов, жизни. Конечно, в 2023 году никаких учителей больше нет — ведь компьютеры гораздо безопаснее и эффективнее, — но школа все-таки выглядела такой знакомой, такой настоящей в мягком октябрьском свете, что почти удавалось забыть про ограду из железной сетки, которая высилась над низенькой каменной стенкой, полностью окружив игровую площадку, про значок молнии — ограда под током — и про табличку с предостережением: «Школа! Взрослые допускаются только в сопровождении служащих!»

Но мистер Мидоуз вспоминал свои кабинеты: покрытые шрамами деревянные полы в фиолетовых кляксах, истертые насмерть поколениями детских ног; коридоры, мягкие от пыли, налетевшей со школьных досок; хрупкие стопки книг; парты, расписанные подрывными лозунгами; мятые тетрадные листки; конфискованные сигареты; списанные домашние задания; таинственные записки и прочие забытые улики потерянной, давнишней благодати.

Конечно, теперь все не так. Теперь у каждого ученика свой компьютер на пластиковом столе, с голосовым управлением и электронным пером, и компьютерно-анимированный наставник с безвозрастным умным лицом (прототип, выбранный из тысяч вариантов сотрудниками Центра возрастной политики, должен внушать ученикам доверие и уважение). Все уроки проводит компьютер — даже лабораторные работы проходят виртуально. В стародавние варварские времена дети могли обвариться паром на плохо организованных уроках кулинарии, обжечься кислотой на химии, поломать руки и ноги на физкультуре, ободрать коленки на бетонированных игровых площадках, а живые учителя безжалостно мучили детей и всячески издевались над ними. Теперь все дети в безопасности. До такой степени в безопасности, что их стало почти не видно. И все же, подумал мистер Мидоуз, они не слишком отличаются от детей его времени. И шумят так же. Что же изменилось?

Мистер Мидоуз так глубоко задумался, что не услышал ни подъезжающего фургона охраны, ни зазвучавшего вдруг сигнала тревоги: «Дети! Опасность! Дети!» Лишь когда фургон остановился прямо перед ним, вращая мигалкой, он увидел его, вздрогнул и очнулся.

— Стой! Ни с места! — сказал металлический голос из машины.

Мистер Мидоуз так быстро вытащил руки из карманов, что выронил пакетик с карамельками и пестрые конфеты рассыпались по дороге. За железной сеткой дети тихо выходили из школы по двое и по трое, одни — сгорбившись над электронными игрушками, другие — с любопытством поглядывая на машину охраны со светящейся мигалкой и очень старого человека в потертой фетровой шляпе, с поднятыми руками и вывернутыми наружу ладонями, похожего на актера из старого фильма, где все черно-белое, где всадники грабят дилижансы и марсиане крадутся по пустыням, вооруженные лучами смерти.

— Имя? — резко спросила машина.

Мистер Мидоуз назвался, не забывая держать руки на виду.

— Род занятий?

— Я… учитель, — признался мистер Мидоуз.

Из машины послышалось жужжание.

— Без определенных занятий, — сказал металлический голос. — Семейное положение?

— Э… я не женат, — ответил мистер Мидоуз. — У меня была собака, но…

— Не женат, — произнесла машина. Хотя речь робота была совершенно лишена интонаций, мистеру Мидоузу послышалось неодобрение. — Объясните, пожалуйста, мистер Мидоуз, с какой целью вы праздно шатались по территории, отмеченной хорошо видными запрещающими знаками?

— Я просто гулял, — ответил он.

— Гуляли.

— Я люблю гулять, — объяснил мистер Мидоуз. — Люблю смотреть, как дети играют.

— Часто вы этим занимаетесь? — спросила машина. — Гуляете и смотрите?

— Каждый день, — ответил он. — Уже пятнадцать лет.

Воцарилось долгое, шипящее молчание.

— А известно ли вам, мистер Мидоуз, что личный контакт — в том числе физический, аудиовизуальный, виртуальный или электронный — между ребенком или молодой особой — то есть любым гражданином, не достигшим шестнадцати лет, — и безнадзорным взрослым строго запрещен статьей девять Закона о возрастной политике от две тысячи восьмого года?

— Я люблю слушать детские голоса, — ответил мистер Мидоуз. — Я словно сам молодею.

Машина молчала, но в ее молчании почему-то было еще больше осуждения, чем в монотонном голосе. Мистер Мидоуз вспомнил про слухи (из стародавних времен, прежде чем все эти вещи настолько вошли в привычку, что их просто перестали замечать), что охранные машины управляются удаленно, центральным компьютером — ни одного человека не задействовано.

— Но я же ничего плохого не делаю, — растерянно сказал он. — Любому приятно посмотреть на играющих детей…

Из машины раздался новый звук, и открылась дверь, обнажив металлическое нутро.

— В машину, пожалуйста, — скомандовал механический голос.

— Но я ничего такого не сделал!

— В машину, пожалуйста, — повторил голос.

Мистер Мидоуз поколебался, потом залез внутрь. Кузов представлял собой небольшой темный железный ящик с крохотным окошком из армированного стекла, скамейкой посередине и решеткой в глубине — для защиты компьютерной системы.

— Если бы у вас был свой ребенок… — сказал голос, и мистер Мидоуз понял, что на водительском месте, по ту сторону решетки, все-таки живой человек — человек с микрофоном и электронной записной книжкой; он поглядел на мистера Мидоуза с отвращением и тайной жалостью, а потом опять отвернулся к приборной доске.

Дверь бесшумно захлопнулась. Машина покатила по дороге, через решетку просачивались золотые веснушки света, и человек на водительском месте не оборачивался, даже когда мистер Мидоуз обращался к нему.

— Куда мы едем? — спросил наконец мистер Мидоуз.

— В Психиатрический центр по исследованию возрастной и психосексуальной дезадаптации.

Они проехали по дороге, через лесок; пересекли главную улицу, где полтора года назад его пес попал под машину; по улицам с рядами одинаковых домов — среди них и его собственный дом — и аллеями одинаковых деревьев. Они выехали из города по широкому шоссе с разноцветными щитами реклам, за которыми время от времени виднелись знакомые, все поглощающие пустыри с бетонными руинами.

Спустя несколько минут они ехали вдоль ряда допотопных зданий. Церковь — ныне закрытая, как и все остальное, из соображений безопасности. Старинный кинотеатр с плоским экраном. Пара книжных лавок. Остатки парка с качелями и эстрадой, а в самом конце — большое, все еще красивое каменное здание, острые грани смягчены копотью; поблекшая вывеска гласит: «Частная школа Святого Освальда для мальчиков: 1890–2008».

— Вот она, моя школа, — сказал мистер Мидоуз.

Никто не ответил.

Машина мчалась все дальше.