Последний сторож

Вытерев слезы, я наложила повязку. Проделала я все так аккуратно, что на пол не попало ни капельки крови. В соседней кабинке какой-то мужчина облегчался, распевая во весь голос, но Дарио даже не шелохнулся. Ничего удивительного, я всыпала ему в этот отвратительный кофе о’le столько снотворного, что оно могло бы усыпить целое стадо слонов. Потом я натянула на него эти самые трусы и брюки, застегнула молнию и, уходя, поцеловала на прощание в губы.

Да, каюсь, так все и было, мистер Куба, но вы не должны меня ревновать: Дарио — единственный мужчина, которого я поцеловала в губы. И всего только два раза. То, что отрезала, я положила в целлофановый пакетик и залила спиртом. Вон он, посмотрите, висит там на стене рядом с засушенной розочкой под портретом моей матери.

Так закончилась моя единственная большая любовь, то есть единственная до того момента, пока я не увидела вас в зале ожидания в аэропорту. Но вас наверняка интересует, как я попала в замок. Сейчас расскажу. Все последующие годы я искала забвения в готовке, выдумывала все новые и новые рецепты, соединяя несоединимое: бараньи ребрышки с крабами, омара со свининой, — и страдала. Самое интересное, Дарио никогда больше не дал о себе знать. Я была так несчастна, что почти не замечала, как в картеле Карильо Фуэнтеса одна беда стала догонять другую. Сперва провели чистку в полиции и арестовали не только моего среднего брата, но даже самого генерала Хесуса Ребельо. Сразу после этого Амадо Карильо Фуэнтес, меняя себе лицо, как он это делал каждый год, внезапно умер во время пластической операции. Вслед за этим киллеры братья Авеллано Феликс застрелили Антонио и показали новому шефу полиции тайник на Ранчо-де-ла-Кампанья, где была закопана добрая сотня гостей из моего ресторана. Это наделало много шуму, ресторан прикрыли, начались аресты. Мне удалось выпутаться только благодаря тому, что все свои сбережения, драгоценности и мебельный гарнитур я подарила жене нового начальника полиции.

И снова я, как много лет назад, вернулась в свою лачугу, распугав табуны крыс, нескольких змей, стайку летучих мышей и полчища пауков. А тут к нам приехал мистер Кейн с телевидением. В Хуаресе я была живой легендой, поэтому неудивительно, что он захотел взять у меня интервью для своих новостей. Я угостила его скромным обедом, подав всего лишь креветки в чесночном соусе с гарниром из шпината, буррито из цыпленка под сыром, завернутое в кукурузные тортильи и политое зеленым соусом, рис со свежими помидорами и зеленым салатом, а также рассказала ему, разумеется вкратце, то, что рассказала сейчас вам. Он пришел в такое восхищение от меня и моей лачуги, что, когда начал строить этот замок, велел перенести сюда целиком мою хибарку вместе со мной.

Но лучше не теряйте времени понапрасну, мистер Куба, а, как я вам велела, отправляйтесь без промедления на аэродром и отыщите там Педро. Каждая секунда дорога. Теперь, когда я снова нашла большую любовь, предупреждаю: во второй раз сломать себе жизнь я не позволю.

Рассказ Кубы

Тронутый до глубины души рассказом кухарки о превратностях судьбы, так жестоко с ней обошедшейся, я помчался сломя голову, мечтая только об одном — поскорее сесть в поезд: погоня за свиньей вконец меня измотала. Но поезда уже не ходили, пришлось переть на своих двоих по шпалам. По дороге, столкнувшись с чумазыми, похожими на всех чертей сорванцами, я хорошенько их отругал, что, мол, кухарка ждет-беспокоится, и снова рванул. Не чуя ног, успел-таки в последний момент. А там — просто жуть: глядеть было тошно на то, что осталось от шикарного аэропорта. Сдвинутые со своих мест регистрационные стойки, валяющиеся повсюду консервные банки, пустые бутылки, брошенные чемоданы, расколотая в щепки мебель, зияющий дырами потолок и застрявшие там и сям стальные детали, наверняка обломки не сумевших далеко улететь самолетов. А на взлетной полосе стоял вроде как последний из них. Двигатели ревели, а возле наматывал круги один-единственный пассажир. Тощий, высокий, с бачками и усиками, черными как смоль. В отутюженном, с иголочки костюме и шикарной шляпе. На шее у него раскачивался католический крест, а из кармана торчал требник. Как заведенный он кружил на месте, заламывая руки, а стюардесса с трапа в который раз предупреждала, что дольше они ждать не могут. По описанию кухарки все сходилось, поэтому я подбежал к нему и спросил, не Педро ли он. Схватив меня за лацканы пиджака, да так, что я заболтал ногами в воздухе, он прорычал, перекрикивая гул реактивных двигателей, нет ли у меня от нее известий. И откуда только сила взялась в этих его худых, как палки, руках! Я без проволочек признался, что да, есть весточка от кухарки, и стал его умолять от своего и кухаркиного имени обвенчать нас, соблазняя дармовым угощением. Он опустил меня на землю и с досадой махнул рукой, и в этот самый момент миниатюрная стюардесса, блондинка в черно-золотой униформе с надписью «Caine’s airlines», заорала, разозлившись уже не на шутку, что они сию минуту взлетают. Педро вырвался, хотя я держал его мертвой хваткой, и взбежал по ступенькам трапа. В голове у меня пронеслось: эх, не догадался я прихватить с собой пуделя, он бы вцепился ему в штанину, и вдвоем мы б его, возможно, удержали. Но песик обожрался свинячьими потрохами и, когда я уходил, лежал на брюхе и икал, так что пользы от него скорей всего никакой бы не было. Тем временем Педро влетел в салон, стюардесса захлопнула дверцу, и самоходный трап медленно отъехал. Однако не успели еще черные мысли целиком мною завладеть, как дверца вновь отворилась, и у меня на глазах Педро сцепился с бортпроводницей. Правда, схватка продолжалась недолго: куда ей с ним тягаться, когда я не сумел справиться. Затем, рискуя свернуть себе шею — трапа-то не было, — он спрыгнул и полетел вниз, размахивая руками, как ветряная мельница, причем издалека было видно, что бедолага не в себе, вконец отчаялся и не знает сам, чего хочет. Он побежал, что-то выкрикивая на ходу, но слова заглушал рев реактивного самолета. Я же бросился за ним вдогонку, с облегчением и в полной уверенности, что на твердой земле далеко он от меня не убежит. Однако когда я его уже почти настиг, он вдруг завертелся волчком и припустил обратно к самолету. А тот уже оторвался от земли, сбив воздушной волной с головы Педро его шикарную шляпу. Тогда он ни с того ни с сего, словно я был в чем-то виноват, бросился на меня с кулаками и принялся дубасить по голове. Но быстро очнулся и начал извиняться, чтобы я не обращал внимания, он вовсе не хотел меня обидеть, просто он очень несчастлив, и, мол, я не представляю, что он может вытворить в состоянии депрессии. Я вежливо ответил, что догадываюсь. Он учтиво меня поблагодарил, официально представился, назвавшись Педро Ланцини, и объяснил, откуда растут ноги такого его поведения. Дело в том, что он со своей возлюбленной договорился лететь этим последним самолетом. Тут у него слезы снова закипели в глазах, и он с ходу попросил меня засвидетельствовать, что ждал до последней минуты. А следом признался, что недалек от мысли покуситься и лишить себя жизни, поскольку его переполняют дурные предчувствия. Я как умел стал его утешать, что, мол, всякое могло приключиться, но закончится все хорошо и женщинам, что ни говори, иногда можно верить. Взять, к примеру, меня: я сам не далее как вчера лично повстречал добропорядочную женщину и при его посредничестве намерен соединиться с ней брачными узами; при этом я выразил готовность помогать ему в чем угодно, что только придет в его голову, и опять пригласил на свадебный обед. Педро поблагодарил, глянул вверх на самолет, который был уже высоко и казался маленькой точкой — и в этот самый момент воздушный лайнер на наших глазах вдруг разлетелся в воздухе на куски, и до нас донеслось эхо отдаленного грохота. В душе я пообещал надрать задницы маленьким сорванцам. Ну понятно, обидели их родители, но разве можно так себя вести?

А кстати, нам крупно повезло, что самолет уже отлетел на порядочное расстояние, иначе мы могли бы схлопотать по башке крылом, шасси или того хуже — кем-нибудь из пассажиров, которые, пристегнутые к креслам ремнями безопасности, с криками, как бомбы, неслись с неба на землю. Я перекрестился и мысленно помолился за них — в смысле отпущения грехов. А Педро бровью не повел, так был занят своим горем, и не то что не думал им сочувствовать, даже Бога не захотел поблагодарить за то, что шагает сейчас по земле, а не падает вверх тормашками с неба. Некоторое время мы шли молча, а потом он вежливо осведомился, не прогуляюсь ли я с ним по замку для полной уверенности: вдруг нам вдвоем повезет и мы наткнемся на какие-нибудь следы. Я деликатно намекнул, не лучше ли это сделать после того, как он нас обвенчает, да и невеста моя заждалась с обедом. Но получилось, что я вроде как наступил ему на больную мозоль: он снова замотал головой, замахал руками и, в какой-то момент снявши шляпу, которую однажды я ему уже поднимал, швырнул ее наземь. Потом мы побрели дальше, и я как мог старался его утешить. А вокруг на глаз было видно, насколько сильно пострадал замок за короткое время. Стены зданий пошли трещинами, везде если не стелется дым, так бушует пламя, из развороченных труб хлещет вода, а в главном куполе — дыра на дыре, и почти из каждой как попало торчат если не обломки самолетных крыльев либо хвостового оперения, так части рук или ног. Мы пересекли зал прилетов, который еще совсем недавно кипел жизнью и весельем, а теперь — никакого сравнения: крышу почти снесло, а от росписи на потолке остался только самый кончик седой бороды и указующий перст.