Белая полоса (СИ)

Через некоторое время после того, как араб поднялся на нару, дежурный постучал ключом в дверь, и меня заказали без вещей, в чём было некоторое облегчение, так как теперь у меня было хотя и ненадёжное, но пристанище. Меня и ещё нескольких человек из разных камер повели по коридорам, лестницам и этажам, и через некоторое время я потерялся в направлениях. Тюрьма для меня показалась бесконечным лабиринтом проходов, дверей, лестниц и коридоров. Я и ещё несколько человек выстроились под комнатой, в которой каждому по очереди сняли отпечатки пальцев и ладоней. И когда я снова обнаружил себя на том же этаже, то опять почувствовал некоторое облегчение. Меня завели в камеру, в которой находились те же лица. К тому времени уже проснулся последний. Он сидел на правой дальней наре под окном, рассматривая меня. Это был крепкого телосложения мускулистый парень лет тридцати пяти. Лоб у него был широкий, лицо угловатое и заострялось к подбородку. Наши взгляды встретились, и я, показав ему свои чёрные ладони, сказал:

— Игорь!

Его серьёзный хмурый взгляд смягчился, и он ответил:

— Володя.

Студент спросил, есть ли у меня мыло. Я ответил, что в пакете.

— Клади мыльницу на парапет!

Пока я мыл руки, он мою скатку, чтобы та не лежала на проходе, частично засунул под лавочку. После чего залез в свою сумку и дал мне одноразовый станок.

— Тебя должны ещё повести фотографировать, а ты похож на попа. Завтра будет баня — там подстрижёшься.

— А откуда ты знаешь, что он будет тут завтра? — спросил его светловолосый парень Саша.

Студент замялся.

— Если будет, — ответил он.

— Но ты сказал, что он завтра подстрижётся!

— Слушай, что ты от меня хочешь? — спросил Студент.

После чего подошёл к двери и сильно постучал в неё кулаком. Потом постучал ещё раз — и через некоторое время открылся глазок.

— Командир, давай вызывай óпера: у нас один человек лишний!

В камере сохранялось напряжение, и было видно, что у Александра отношения с окружающими совсем не дружелюбные. Я с трудом сбрил усы и бороду (если, конечно, это можно было назвать усами и бородой) и, ещё раз посмотрев в зацементированное в стене над умывальником зеркало, увидел, что мой внешний вид значительно изменился. Правда, щёки были впалые, а лицо в два раза худее того, которое я знал ранее. Точнее — меньших размеров.

— Вот теперь похож на человека! — сказал Студент. — Станок оставишь у себя.

Приближалось время обеда — на коридоре загремели бачки и запахло баландой (супом из кислой капусты и перловой кашей). Когда тачка подъехала к нашей камере, Студент посмотрел на меня и спросил:

— Берёшь?

И хотя мне было любопытно узнать, чем тут кормят, по лицам окружающих я понял, что брать баланду — это признак плохого тона, и сказал:

— Нет.

В камере по времени кушали кто когда хотел, но каждый кушал в одиночестве и своё. Продукты хранились у кого где: в коробке под столом, в сумке под нарами и так далее. Каждый своим кипятильником грел свою литровую кружку кипятка. И в своей железной или пластмассовой миске запаривал либо вермишель «Мивину», либо сухой картофель или кашу — что у кого было. Если имелись, то нарезáлись колбаса или сало, чистился чеснок или лук — и каждый ел либо у себя на наре, на фанерной дощечке или расстеленном перед собой полиэтиленовом пакете. Или клал ту же досочку на перевёрнутое ведро и ел каждый сидя на своей нижней наре, поставив миску на фанерку перед собой. Зажарка из лука и масла или сала делалась в железной миске на разогнутом в дугу кипятильнике, который клался на кафельный пол, включался и накалялся докрасна.

Так время протянулось до ужина. Я сидел на лавочке, иногда курил — когда мне оставлял Студент. На протяжении этого времени последний ещё несколько раз бил в дверь, но óпер не появлялся.

— Во мусорá мутят, — говорил Студент, — обычно óпер приходит сразу.

Так же прошёл ужин. В камере был телевизор, но он принадлежал Александру, который его не включал. Вечером каждый занимался своими делами: кто писал (может быть, по делу), Студент с Вовой на Вовиной наре играли в нарды. Я оставался сидеть на лавочке.

Вечером открылась дверь в камеру — корпусной проводил проверку.

— У нас семь человек, — сказал Студент. — Командир, делай давай что-то.

— Я знаю, — ответил корпусной.

Через несколько часов все легли спать. А Сергей — худощавый парень, который спал на верхней наре над Сашей и раз от разу прислуживал ему, — повесил газетку на решётку лампочки.

— Смотри аккуратно, телевизор не задень! — сказал ему Саша.

Телевизор был небольшой и висел почти в углу над дверью, оплетённый верёвочками и привязанный за верёвку к решётке отдушины. Как я уже говорил, телевизор был Сашин и располагался в самом удобном для последнего месте.

В камере стало мрачно. Все разместились по своим нарам, я же продолжал сидеть на лавочке. Время тянулось медленно. За решёткой за окном было уже совсем темно, и только вдалеке в окнах многоэтажки светились огни, так напоминавшие о доме…

Ближе к полуночи тюрьма начала оживать. Стали слышны отголоски стучания — «два по два» в стены.

Кто-то крикнул:

— Опа-па, пять семь (57), ответь!

А потом разговаривал через окно с этой камерой.

— Тюрьма-тюрьма, дай погоняло! — прокричал голос.

— Пидарас! — где-то ответили из камеры.

— Принимай!

— Дома, — подтвердил где-то голос.

И по стене эхом, как мурашки по телу, пробежала мелкая кулачная барабанная дробь. К утру голоса стали стихать, а тюрьма — погружаться в сон. Забрезжил рассвет, и где-то вдалеке стали слышны звуки проезжающих машин. По коридору стал ходить дежурный и заказывать людей из камер на суды. К камере подъехал раздающий сахар и хлеб. С верхней нары, что над Саней, спустился Сергей.

— Нас семь человек, — сказал он выдающему.

После чего в пластиковую баночку и в несколько кружек было насыпано шесть порций сахара, а моя порция — на газетку.

— Хлеб не нужен, — сказал выдающему Сергей.

Открылась дверь, и прошла проверка — корпусной посчитал спящих людей по головам и ногам. Потом подъехала баланда, которую Сергей отправил словом «Проезжай».

Потом Сергей слез с нары, намочил тряпку и протёр плиточный пол в камере. Я сказал ему, что помою туалет, и спросил, есть ли щётка. Тот посмотрел на меня с недоверием и сказал, что помоет сам — он за это получает сигареты.

Через некоторое время камера стала просыпаться и в ней снова наступило заметное оживление. Вместо «доброго утра» Саша сказал Сергею, что тот плохо навёл порядок, отыскав на полу хлебные крошки или что-то вроде того:

— Вместо сигарет будешь курить хуй, замотанный в газету!

Были ли там крошки или не было, но Сергей молча слез с нары, намочил тряпку и исправился.

В этот день всё было примерно так же, как и в предыдущий, за исключением того, что Студент предложил мне поспать на своей наре. Это же предложил мне и Володя. Поскольку Студент был первым, то я разместился на его месте и уснул. Но проспал недолго, ибо дежурный снова заказал меня без вещей. В этот раз меня водили фотографироваться — в профиль и в анфас, держа бирку с номером в руке. Потом была баня, и прапорщик по имени Игорь отвёл всю камеру на второй этаж. В банное помещение вела железная дверь с засовом и глазком. В предбаннике, облицованном половой и кафельной плиткой, у стены были скамейка и вешалка с торчавшими из неё деревянными колышками. Дальше, через дверь, обитую жестью, был вход в баню. Студент о чём-то переговорил с прапорщиком-банщиком Игорем, и меня вывели в соседнее «баландёрское» помещение на подстрижку.

— Как стричь? — спросил меня маленький худосочный парикмахер с биркой на пиджаке.

Я сказал, что налысо.

Баня была также облицована половой и кафельной плиткой — где побитой, а где отколотой по углам. Хотя стояло лето, горячая вода была. Температура её регулировалась одним краном на трубе у стены, и на всех хватало сосков с грушевидными, в мелкую дырочку наконечниками. Саша занял место у стены, остальные же расположились по всей ширине бани. Примерно через двадцать минут прапорщик-банщик постучал ключом по двери и сказал: «Заканчиваем».