Улыбка Фортуны
Улыбка Фортуны читать книгу онлайн
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Однажды, проводив Киру в два часа ночи, когда уже не ходят автобусы, Серый топал домой в приподнятом настроении. Вдруг из какой-то подворотни вынырнуло серое пушистое существо, в котором он узнал Мурчика. Подняв хвост и покрутив кончик, Мурчик сказал: «М-р-р».
На его языке это означало «здравствуй». Серый ответил. Заговорили и пошли вместе. Из деликатности Серый не стал расспрашивать, где это Мурчик шатается так поздно. Наверное, и он только что расстался с кем-то.
Одинаковая ситуация создавала атмосферу доверия, и Серый рассказал о Кире. Кот слушал внимательно, и так они шли квартал за кварталом, изредка Мурчик, извиняясь, отлучался в кусты проверить какой-нибудь шорох, но тут же возвращался и требовал: «М-р-р, А дальше?» Когда Серый все выложил, Мурчик ему сказал:
— М-р-р. Дурака валяешь. Ведь ты же не кошка, чтобы по ночам, не спать... Или вам на двоих места нигде нету?
И на следующий день, проводив Киру, Серый спросил:
— Когда ты меня снова хочешь видеть?
Она ответила:
— Всегда...
И он остался.
Семейные заботы. Самурай
В воскресенье разыскал его Рыжий и попросил денег.
— Хочу купить Лариске лошадь,— заявил он,— но башлей нету.
— Какая лошадь? Зачем ей лошадь? — не понял Серый.
— Игрушечная вроде,— сказал Рыжий.— Она ее во сне хлебом кор
мила с ладошки, понял?
Серый мало что понял, да и денег у него было не густо, к тому же он решил, что Рыжий на пропой канючит. С пьянчужками он опыт имел: когда надо выклянчить монету, такие жалостные сочиняют поэмы — слезу прошибет. Не только лошадь — мамонта выдумают.
— Что же делать,— горевал Рыжий. — Ну ладно, пошли пробежимся.
Был он необычно тихий и как будто даже стеснительный. Серый спросил о Евгении.
— Не здоровкаемся, — сказал Рыжий.
Шли они вроде бесцельно, а оказались на базаре.
— Рублевка у меня есть, — рассуждал Рыжий, — куплю ей цветов, что ли...
Рыжий и цветы... Рыжий и... лошадь! Здесь было чему удивляться.
— Я тебе про кошатников хочу сказать, — сообщил Рыжий и заговорил о том, как в колониях воры держали кошек, откармливая их мясом из собственного супа, когда оно там попадалось. Спали кошки у них чуть ли не в постели. И ревниво следили кошатники, чтобы никто другой не погладил, не накормил и, упаси боже, не обидел их кошек.
Терпеть не мог Рыжий этих мяукающих тварей. Чтобы понять кошатников, он как-то взял котенка. Но тот в первую же ночь нагадил ему в ботинок, и Рыжий котенка выбросил и возненавидел всех кошек на свете. При товарищах он их гладил — «кис-кис», когда же кошатников поблизости не было, гонялся за ними с метлой, и бедные кошки, не знакомые с коварством человека, спасались визжа.
— Я вот так понимаю этих кошатников: они к ним, к кошкам, нежность, что ли, чувствовали, жалость вроде. Понял. Человеку надо почувствовать к кому-нибудь жалость. Как думаешь?
А Серый пытался понять, какая его муха укусила?
Пришли на базар. Розы здесь обычно были, но в это время года только у спекулянтов. Походили, наткнулись на торговца розами. Вокруг него баб — не пробьешься. Поинтересовались — полтинник штука. Рыжий выудил свой рубль, грустно на него посмотрел и обратно сунул в карман. Однако начал выбирать, как и остальные покупатели. Брал одну, другую, еще и еще, уже с десяток набрал, ехидно ухмыляясь. Спекулянта покупательницы закрутили, завертели, но все же он зорко следил, чтобы не надули его. Рыжий сунул рубль.
— Вон-он, еще те две давай, — и показал на две самые красивые.
Спекулянт подал розы и захлопал глазами от удивления.
— Ты мне заплатил? — спросил у Рыжего.
— Ты что, забыл! — рявкнул Рыжий.
— Ты не платил... — начал было соображать спекулянт.
Но Рыжий взревел:
— В морду хочешь? Милицию сейчас позову! Я тебе платил! Понял?
Как же, захочет он в морду...
Пошли они с рынка и хохотали. Однако рубля Рыжему было жалко. Отойдя от базара, он продал встречной женщине четыре розы и выручил два рубля. Завернув остальные в газету, они пошли к Барабану обмывать покупку.
Вошли в павильон, взяли пива, устроились в углу, и здесь Серый узнал, что Лариска хочет ребенка.
— Очень она на них засматривалась,— говорил Рыжий, — Увидит ребеночка в коляске где-нибудь, тут же разговаривать с ним начинает. А эти... пискуны, противные такие, с ней играются, как с собственной матерью, понял?
Если отсеять все лишнее, из рассказа Рыжего получалась примерно такая картина.
Лариса жила надеждами. Была у нее маленькая квартира на втором этаже кирпичного дома, в ней ее вещи, ее сказки и плюшевый медведь. По ночам она испытывала страх, боясь, не понимая чего. Она не любила тишины: когда тихо, особенно страшно. Придя из школы, включала телевизор или приемник, чтобы было шумно. Она не любила темноты — когда горит свет, уютно.
Появился Рыжий — нескладный, грубый, он вызывал в ней жалость. Она чувствовала его одиночество, и ей хотелось позаботиться о нем. Затем она узнала, что ее любят. Он об этом не говорил, но гораздо лучше, если любят и не говорят, чем наоборот.
Потом была свадьба. И началась жизнь вдвоем. Началась с забот: Аркадий болен, неизвестно — чем. Но врачи — не боги, на них сердиться не стоит. Хотела съездить с ним к гомеопату. Потом подумала, что ему нужен отдых. Он успокоится, и само время его подлечит. Рыжего это устраивало.
Других забот вначале не было. Аркадий в основном был таким, каким и должен быть муж: вставал в зависимости от погоды, ел все, что она ему приготавливала, и не привередничал; телевизор смотрел вместе с ней и не настаивал, чтобы именно спортивные передачи. Но скоро он стал приходить домой пьяный.
Она много читала о благотворном влиянии искусства, особенно музыки, на запущенные души и начала водить Аркадия в кино, в театры.
Ей стоило большого труда затащить его на балет, о котором он без основания подумал, что и без него жить можно. Ему приходилось немало сталкиваться с людьми, совершившими убийства, грабежи, насилие и... тоскующими по искусству, по прекрасному. Эти люди с пафосом рассуждали о готике, барокко, ренессансе, говорили, что часами способны стоять перед произведениями великих живописцев, испытывая трепет души от картин Леонардо да Винчи, Тициана, Рафаэля; они с умилением слушали музыку Чайковского. Но Рыжему казалось, что ничем эти пижоны от него не отличаются. Он был прав: действительно, если человек способен убивать самое прекрасное на свете — жизнь, что тогда стоят его рассуждения о прекрасном!
О танцоре он высказал следующие соображения:
— Ну что за охота такому длинному мужику заниматься бабьим делом! Хотя работенка не пыльная и прима эта наверняка весит меньше чем мешок с мукой.
Она ему играла на рояле свои любимые вещи, и Аркадий почти всегда ее сначала внимательно слушал и хвалил, но потом засыпал в обнимку с желтым медведем.
Она старалась понять Аркадия, покорить его, перешила свои платья, стала одеваться более современно. Но все это мало действовало на Рыжего, продолжавшего по-прежнему прикладываться к бутылке.
Однажды Аркадий и Лариса гуляли, и тут им встретились люди. Их было четверо — мужчины в теле, с довольными лицами, хорошо одетые, с насмешливым высокомерием озирающие встречных женщин. Был с ними и Евгений. Компания остановилась, и Евгений что-то сказал своим спутникам, показывая на Ларису. Потом он крикнул Рыжему:
— Молодец, старик! Так держать!
Аркадия потянуло было к ним, но, посмотрев на Ларису, поникшую, бледную, и на дружков Евгения, от которых веяло здоровьем и нахальством, он обнял жену за плечи, и они ушли. Вслед им раздался циничный смех и прозвучал голос Евгения:
— Не бойся, Рыжий! Она еще протянет!..
Всю дорогу шли молча, обнявшись. Дойдя до дома, Аркадий попросил ее приготовить ужин и, уже убегая, крикнул:
— Я приду!
Он поехал к Евгению в надежде найти у него только что встреченную компанию. Взлетев на пятый этаж, он позвонил. Открыл незнакомый парень. Больше никого из компании не оказалось, но Евгений был дома. Сидел за столом как ни в чем не бывало, тянул пиво; перед ним — пепельница, полная окурков, и пачка сигарет; под столом — батарея непочатых бутылок — видно, кого-то дожидались.
