Ночлег в чужой квартире

В троллейбусе их притиснуло друг к другу, и Батышев отвернул лицо, чтобы дыханием не касаться ее щеки.

Видно, девушке наступили на ногу — она скривилась и мотнула головой. Батышев вспомнил ее жалкий, бессмысленный скандал у стойки справочного и подумал, что девчонке, видно, здорово плохо — вот и сейчас готова сорваться. Он произнес спокойным тоном товарища по несчастью:

— Что поделаешь — погода! Бог даст, завтра полетим.

Девушка посмотрела на него без особого удивления.

— Я тоже с двадцать шестого, — объяснил Батышев. Тогда она сказала:

— Завтра я, может, сама не захочу.

Больше они в троллейбусе не разговаривали. Но когда Батышев спросил у соседа, где ближайшая гостиница, девушка подняла голову и тоже вслушалась в ответ.

Выбравшись на остановке и повернув к гостинице, Батышев заметил, что девушка идет поблизости, метрах в трех — и рядом, и не рядом.

— Боюсь, все забито, — сказал он. — У вас есть что-нибудь на худой конец?

Не сразу она ответила:

— Лучше бы в гостинице.

В вестибюле гостиницы было посвободней, чем в аэропорту, но ненамного.

Батышев поставил чемодан к стене, сверху примостил авоську и сказал девушке:

— Погодите тут.

Авоська с рыбьим хвостом избавила от необходимости выбирать стиль отношений. Девушка и пожилой человек — другого не оставалось.

У стойки администратора тосковало человек пять. Они просто стояли, даже не в очереди. Вывод напрашивался сам.

— Насколько я понимаю — ничего? — спросил Батышев администраторшу с той же понимающей, даже сочувственной интонацией, что и надменную блондинку в аэропорту.

— Видите, — вздохнула она.

— Вижу, — вздохнул и Батышев.

— Мне не жалко, — сказала женщина, — я бы всех пустила. Да куда?

В голосе ее почувствовалась некоторая слабость, и Батышев на всякий случай уточнил:

— Даже до утра?

— Вон, все они до утра, — сказала администраторша. Батышев проследил за ее взглядом. Все сидячие места в вестибюле были прочно заняты, а еще несколько человек стояли у стен и колонн в сгорбленных позах кариатид.

— Хотя бы девушку, а? — не отставал Батышев.

— Если б было, — начала женщина прежним тоном, но вдруг, секунду поколебавшись, спросила: — Одна?

— Одна! — подхватил он с надеждой.

— Только до восьми утра.

— У нас самолет в восемь!

— Через час пусть подойдет, — сказала администраторша и посмотрела на девушку, запоминая.

Батышев вернулся к своей спутнице победителем:

— Ну, вот и все в порядке. Через час подойдете к ней с паспортом. Так что спокойной ночи.

— А вы? — спросила девушка.

— Мужских мест нет.

— Тогда я тоже не останусь, — сказала она и взялась за сумку.

Батышев растерялся: ему жаль было и девушку, и свой успех.

— Но ведь ночь на дворе…

— А для вас не ночь?

— Вы все-таки девушка. Я, конечно, благодарен…

— Нет, — прервала она негромко. Однако тон был самый непреклонный.

Батышев попытался еще что-то возразить. Но она уже шла к выходу.

В общем-то, Батышев не слишком удивился. У молодости свои представления о солидарности. Спросил человек дорогу, прошел минуту рядом с тобой — и вот уже товарищ по ста метрам тротуара, уже не бросишь одного в чужом городе, уже тревожит рассказанная им в трех фразах история.

Собственно, и мне ведь не безразлично, будет ли у нее ночлег, подумал Батышев. А кто сказал, что она хуже его?

И тут же прикинул озабоченно, что просить два места в гостинице всегда трудней, чем одно.

— Ну, куда теперь? — спросил он на улице. — Тут еще в центре есть гостиница.

Она стояла, сосредоточенно сведя брови.

— Кстати, простите за невежливость, давно пора бы поинтересоваться. Вас как зовут?

— Марина, — сказала она.

— А я Борис Андреевич. Как говорится, очень рад.

Она чуть склонила голову, но молча. И Батышеву понравилось, что с ее губ не слетела так же легко, как с его собственных, общепринятая маленькая ложь.

Он поискал взглядом троллейбусную остановку и повернулся к девушке:

— Итак, Марина…

Она еще немного подумала и решительно произнесла:

— Бесполезно. Наверняка там тоже полно. Ладно, есть один вариант. Не очень хочется, но черт с ним. Пойдемте, тут недалеко.

— Но если вам почему-либо неудобно…

— Наплевать, — прервала она. — Вам помочь?

— Да ну что вы! — возмутился Батышев. И тут же подумал, что с точки зрения этой девушки его сорок пять — возраст, пожалуй, уже и не средний. Что ж, видно, пора и к этому привыкать…

Марина еще раз глянула на его чемодан с авоськой, повернулась и пошла по улице, не оборачиваясь и, видимо, не сомневаясь, что он идет за ней.

Батышев и в самом деле двинулся следом, слегка недоумевая, как это вышло, что в их маленькой группе лидером, отвечающим за обоих, стал не он, взрослый неглупый мужчина, преподаватель и даже доцент, а эта угрюмая девочка.

Идти молча было все же неловко, и Батышев затеял разговор как раз дорожного уровня, банальный и ни к чему не обязывающий.

— Вы издалека?

— Из Южного.

— Студентка?

— Да, с биофака.

— А почему ступня на спине?

— Черт его знает! У соседнего отряда была ладонь.

— А «Шикотан»?

— Я там была на путине.

— Романтика? Или приварок к стипендии?

Она ответила:

— Просто надо было уехать из города.

Фраза была достаточно откровенная и обязывала либо к дальнейшим, уже не дорожным расспросам, либо к молчанию.

Батышев предпочел промолчать. Но не потому, что девушка его не интересовала, наоборот, она возбудила любопытство буквально с первых минут, с того бессмысленного скандала, у стойки справочного. В принципе, он был бы рад поговорить с ней всерьез.

Но — не в этот вечер, не сейчас.

Сейчас он хотел только одного: найти место в гостинице. Чтобы можно было выспаться, чтобы утром спокойно побриться, надеть не измявшийся костюм… В Москву нужно было прилететь отдохнувшим и в форме — слишком многое могло решиться в эту поездку.

Впрочем, подумал Батышев и усмехнулся, его колебания, скорей всего, имеют значение чисто теоретическое. Кто сказал, что девочка стремится к откровенности? Все проще: он спросил — она и ответила точно и прямо. А на следующем вопросе вполне могла оборвать разговор. У упрямых девушек бывает такая привычка: либо говорить правду, либо не отвечать вообще…

Они прошли с километр или чуть больше. Батышев не устал, просто надоело ощущение клади в руках.

Наконец вошли во двор, и девушка остановилась у скамейки.

— Я быстро, — сказала она и поставила свою сумку на скамью рядом с его чемоданом.

— Можете не торопиться, — кивнул Батышев.

Она помедлила немного и вдруг улыбнулась:

— Как говорит одна моя знакомая: «Риск не писк».

Батышев тоже улыбнулся и подумал, что если ей и больше двадцати, то ненамного.

Все еще продолжая улыбаться, он спросил:

— А вы уверены, что это удобно? Мне кажется, вам лучше говорить только о себе.

— Ерунда, — отрезала девушка. — В крайнем случае, побродим по городу. Все равно к семи в аэропорт.

И пошла к подъезду.

Батышев только вздохнул ей вслед. Прогулка по ночному городу с чемоданом и авоськой… Он бы дорого дал, чтобы избежать этой романтики.

Марины не было довольно долго.

Батышев достал из чемодана плащ и надел. Он смотрел на освещенную вертикаль лестничного пролета над подъездом, в который она вошла, и машинально перебирал в пальцах шнурок ее дорожной сумки. Шнурок был изрядно измочален и в двух местах связан узлом.

Батышев вдруг хмыкнул и недоуменно затряс головой. Где он? Почему все это?

Как самолет, на котором он должен был лететь, выпал из расписания и теперь ожидает свою судьбу, где-то в Челябинске или Омске, так и он сам словно бы выпал из времени, из привычного ритма, из возраста, из должности — выпал и вот сидит, на скамейке в незнакомом дворе, в ненужном ему Хабаровске и ждет, что ему выбросит случай — то ли весьма проблематичный ночлег, то ли экзотическую прогулку по все больше остывающим улицам. Сидит на скамейке, стережет чужую сумку и ждет девушку, о которой не знает почти ничего, но знает почему-то три очень важные вещи: что летом ей надо было надолго уехать из города, что сегодня она рвалась в Москву и что завтра, может быть, сама туда не захочет.