Раздумья и недоуменья Петра Отшельника

Вероятно, совсем не любят литературы люди, подуськивающие на преднамеренную силу, грандиозность и так называемое «большое искусство». Настоящая грандиозная и высокая концепция мира и возвышенное мировоззрение почти всегда приводят к умиленности св. Франциска («Сестрица – вода!»), комическим операм Моцарта и безоблачным сатирам А. Франса. Недоразвитые или дурно понятые – к бряцанию, романтизму и Вагнеру.

Сила для силы и темперамент для темперамента делаются не только бесполезными явлениями, но даже вредными и, конечно, вызывают впечатление противоположное тому, которое хотят вызвать.

Конечно, художник, как всякий человек, а может быть, и больше чем кто бы то ни было, должен развивать себя и свои качества, быть совестливым, свободным и любящим, но не дело критики по этим успехам судить его произведения.

Никого не зная в городе, я одинаково бывал везде, где дозволял мне случай. Я был и в «Бродячей Собаке»: литературный кружок, акмеисты, эго-футуристы, «всёки», художники. «Вот наше искусство!» – шепнули мне. Кузмин читал доклад: Хлебников, Модзалевский… На другой день я был в литературном салоне у солидной и сановной дамы. Говорили о Потапенке, Фонвизине, осторожно о Куприне и Юрие Беляеве; о «всёках» никто не знал. Я подумал о известности и школах. Школа в стенах кабачка – не далее, известность в гостиной – не более. В другом ресторане, может быть, другие известности. Повсеместно известна только Вербицкая, но есть какая-то середина между взглядами кружка и точкой зрения лабазной. Я думаю, что в эту середину скорее войдут люди из кружка, нежели с базарной площади, но и там многие известности окажутся совершенно неизвестными, и не только по молодости лет.

Как человек, отвыкший от принятых мер, я буду всегда говорить, не считаясь с котировкой, может быть, буду даже делать промахи, принимая ветерана за новичка и новичка за ветерана. Предупреждаю об этом, чтобы на меня не сетовали за мою наивность, а простили бы, потому что тут не будет никакого злого умысла.

Перечитывая все написанное, с сожалением вижу, что я не сказал и одной десятой того, чего хотел и мог бы. Притом мысли изложены так беспорядочно, что нужно большую добрую волю, чтобы дочитать их. Но я и адресуюсь к людям доброй воли и чистого сердца. Я был бы счастлив, если бы все партийные, кляузные, тщеславные, снобические, надутые и глупые люди меня не читали, чтобы я мог говорить без боязни обид, сердце к сердцу.

Вот еще предмет недоумения для всех не тщеславных тупиц и не лабазников: как остаются в тени, а если и оцениваются, то вовсе не за все то, за что достойны, такие крупные и русские писатели, как В. Розанов и Алексей Ремизов?

Покуда прощай, читатель; чего не договорил, договорю в другой раз. Об одном прошу: если тебе не нравится, не читай. Есть без меня много хороших писателей: Львов-Рогачевский, г-жа Колтоновская и др.

Петр Отшельник.

1914