Скандал

— Вы не знаете? — растерянно проговорил Вася. — Давно нет ее. В восемьдесят четвертом году погибла.

— Ой, ой, бедненький ты мальчик, — запричитала библиотекарша.

— Да что с ней стало? — спросила Антонина.

— Авария. Говорят, ехала в такси… И грузовик… Авария.

Родственница молчала.

— Ну, здравствуй, чо ли! — шагнула, вдруг вся как-то уменьшилась и припала.

Она полулежала на его плече. Он ткнулся поцелуем в ее скулу, жесткую и холодную.

— А отец живой? — требовательно спросила, чуть отпрянув.

— Живой.

— Доктор, как и был?

— Да. За границей живет. В Германии. Уже седьмой год. Семья у него там. — И он добавил, упреждая дополнительные вопросы: — Я архитектор. Дома строю. Приехал в командировку. Первый раз в крае. Дай, думаю, проведаю: откуда мать моя.

— Дети есть?

— Дочка. Катя.

— Жену чего ж не захватили! — сказала библиотекарша. — Как жену звать?

— Кхм. Оля. Да мы в разводе.

— А этого нам знать не надо, — одернула Антонина. — А про меня говорили тебе что-нибудь?

— Нет, — признался Вася. — Я и не знал, что вы есть.

Она быстро прошла к двери, толкнула ее, ворвался ветер.

— Идем, или чо?

Они ехали по грязной развороченной дороге. Библиотекарша спереди, Вася с родственницей сзади.

— Ты теперь уже большой, Вася. — Она три раза похлопала его по руке. — Как вошел, сразу поняла: наша порода. Основательный, в деда. Плавный был дед твой. Как лебедь. Все его таким вспоминали. И на фотокарточках видно — лебедь. Нет, кабы не приехал ты — мы бы и не свиделись.

Ее рука судорожно сжала его и размякла, просто накрывая сверху, холодная и сухая.

Проехали по бревенчатому мосту, отозвавшемуся гулкой дробью.

— Это наша река Кобра, — сказала библиотекарша. — Кобра — это не змея. Это значит, что она по обрыву течет. Пять лет назад здесь мост упал.

— Как бы и этот не упал, — заметила Антонина строго.

— И не говори! — согласилась библиотекарша. — Помнишь, тех хоронили… Двадцать человек утопло. И не всех еще поймали. В ноябре дело было. Автобус ехал, местные с кладбища возвращались. Тогда уже так выходило, что деревни нет, а кладбище есть, вот и ездили всей компанией на родные могилки. Лед сваи подточил, и прямо посередке мост обломился. Одна девушка спаслась, прыгнула, пока падали, и на льдину попала.

— Остальные на дно пошли, — сказала Антонина.

— Ну, — подтвердила библиотекарша. — У нас течение сильное, некоторые далеко-далеко всплывали…

Антонина заерзала, крутя головой и бросая безумные взгляды направо и налево.

— Эй! Вы чо? Тормозите-то!

Машина встала. Шофер не двинулся с места.

— А я почем знаю, где вы тут жили, — оправдывалась библиотекарша, семеня вместе с ними.

— Да тут и жили, — говорила Антонина. — Одной улицей. Тут вон — Степан жил Рычков, председатель колхоза, двое детей. Он под Курском пропал. Вон по соседству я жила, с отцом своим, и матерью, и братом. Брат-то недавно сгинул, а отец мой Егор, начальник милиции, под Ленинградом погиб. А тут, напротив, Вася, дед твой, агроном, Николай, после, как его в Сталинграде убили, мать твоя с бабкой твоей и остались куковать, потом уже дом продали и в Челябинск переехали. У вас еще двор был крытый при доме, там скотину держали, лошадь, двух коров, мошкара у вас тут кружила, от нее полог вешали, чтоб не залетела…

“Она говорит, как будто у меня провал в памяти, и это я тут жил”, — подумал Вася.

Антонина показывала ему три дома, которых не было, и все же слабые, но въедливые следы доказывали, что когда-то здесь жили люди. Такой след сохраняется на стене от висевшей долго картины. Везде вдоль дороги покачивалась от ветра и тихо шумела высокая желтая трава, но там, где стояли дома, из-под травы проглядывали широкие вмятины. В одном месте темнел обломок доски, в другом — валялась поломанная изгородь, а на месте дома Васиной мамы лежал череп, нестрашный и тусклый.

— Собака околела, — просто сказала Антонина и перешагнула заросшую канавку.

— Дайте я сфотографирую, — поднял Вася мобильник.

Она с внезапной резвостью пнула резиновым сапогом череп, который подпрыгнул вверх, хрустнул и откатился. Вася нажал.

— Еще! Веселее! А? — Он отвел мобильник от глаз и взмолился: — Улыбнитесь!

Возможно, женщина и пыталась выдавить улыбку, однако направляла к нему прежнее лицо с тонкой полоской губ и укоризненным бесцветным взглядом. Вася спрятал мобильник в карман, но родственница осталась застывшей.

— А вы с моей мамой дружили?

— Чо, все уже?

— Все!

Антонину как будто сняли с кнопки “пауза”, она шагнула через канавку обратно и вернулась на дорогу.

— А по бокам у вас женщины жили, — продолжила обстоятельным говорком, — слева Терентьевна, справа Феклинья.

— Хорошие?

— Хорошие. Да… Хорошо нам было! Про мамку спросил? С Зиной-то в школу ходили. За три километра. И так мы с ней дружили! У Степана сын был, с ним мы не водились, и с дочкой его тоже не особо. Я уж давно их из виду потеряла. Да я и с братом своим, веришь, каждый день дралась. А с матерью твоей — подружки были самые верные. Ух, как я ревела, когда ее увозили! Она, как в Челябинск переехала, а после в Москву, ни разу здесь не бывала. Грустила, вспоминала, письма писала: во сне дом видит и улицу нашу. Все у меня выспрашивала, какие новости. А какие новости? Что у нее нет совести…

— Что-что?

— Наши новости: дождь да снег и лето короткое.

— Мошкара вредная, — подхватила библиотекарша. — Хорошо хоть Василий приехал. Какой молодец! Земле предков поклонился…

— Зина сюда собиралась. Потом тебя родила. Не до того стало.

— Я же про маму мало знаю. Не помню ее.

— Как она в роддом легла, приехала я к вам в Москву, погостила у вас, потом родила она, ну я на тебя, малютку, посмотрела и… — Антонина ловила воздух, и тут Вася обратил внимание, что губы ее не только узкие, но и безжизненно-синеватые. — И… И… Скандал. Скандал-то какой!

— Какой скандал? — спросил Вася.

— Придумает тоже! — Библиотекарша пихнула подругу в бок.

Та вытерла глаз, махнула рукой:

— Да чо старое ворошить… Не вернешь.

Поехали обратно. Вася почему-то загрустил, он смотрел неотрывно, как пролетают березы и желтые травы, и вдруг наткнулся на кресты и надгробия, тесно обставленные кустами и деревьями.

— Кладбище, стоп!

Машина встала.

— Васечка, вы знаете, не любят у нас это кладбище, — зачастила библиотекарша. — Езжайте! — попросила она шофера. — Будьте добры!

Машина медленно, выжидательно покатила вдоль зарослей и могил.

— Мы сюда не ходим. Мы их и так поминаем, — сказала библиотекарша как-то виновато. — Они ж всегда с нами. Те, кого знали.

— И не хороним здесь больше никого, — внушительно добавила Антонина.

— В чем дело? — спросил Вася.

— Дело ясное, что дело темное, — сказала библиотекарша. — С тех пор как мост упал, поверье у нас завелось: надо это кладбище в покое оставить. Валя, продавец, ездила-ездила, а в прошлом году повесилась.

— Или повесили, — уточнила Антонина торжествующе.

— Поди узнай! Витя, брат Тонин, твой, значит, Вася, родственник, как выпьет, на кладбище так и прется. Бывало, ночевал на кладбище, когда тепло, все нипочем. А этой весной пропал… Пошел за ягодой — и с концами. Может, голова закружилась, может, в болото угодил. Но в остатке ушел и не вернулся.

— Едем? — спросил водитель.

— Можно, — сказал Вася.

Бэха взревела, прокрутила колесами. Водитель выругался, машина сотряслась, снова зарычала и рванула из грязи. Кладбище мелькнуло мазком. Пророкотали бревна моста, сверкнул серебристый кусок воды.

В поселке у библиотеки Светлана распрощалась:

— Хоть на внука твоего посмотрела! Считай, внук! Какой парень мировой! Я к себе, а у вас — общение! — выскочила, сноровисто поклонилась машине, приложив ручки, как крылышки, к груди.

Проехали по длинной улице, остановились возле большого светло-коричневого дома, глядящего пятью окнами и еще одним окном под крышей, — все с голубыми наличниками. Вышли.