Право на льготы (СИ)

Провалы тоже были. Ну а как же без них? Многие девушки и тогда были довольно практичны и не хотели ограничиваться совершенно необязательными отношениями.

-- Ты нагло врешь! - гневно прямо в лицо бросает мне страшное обвинение томноокая вся такая раскудрявая красавица, и спрашивает, - А зачем?

Ну мне то совершенно ясно зачем, но не могу же я ей об этом открытым текстом сказать.

-- Так ты мне не веришь? - тихо скорблю я и с печалью, - Тогда прощай!

-- Нет уж постой! - властно требует красавица и хватает меня рукав рубашки, - Мой дедушка, - ловит она меня за руку: как буквально на своей талии; так и фигурально на бессовестной брехне, - Полковник КГБ! Он утверждает, что никаких подписок ты не давал. И что ты просто гнусный лжец!

Решительное объяснение происходило вечером в парке имени "В.И. Ленина". Рядом с детской площадкой, вблизи от нас сидел на скамеечке и читал газетку немолодой плотный мужчина. Услышав ключевую фразу "полковник КГБ" мужчина легко поднялся и быстро подошел к нам.

-- Да-с молодой человек, - зловеще ласково заговорил мужчина, - объясните-ка что за подписки вы давали, а то я что-то из рассказа своей внучки не все понял.

Засада! Понял я и обмер. Стальной взор чекиста как пуля пронзил мой изолгавшийся мозг, причем сразу оба полушария. Засада! Так я и раньше в засады попадал, и ничего пока живой. Не зря же я в Афгане полтора года в передовом дозоре отходил, уж чего - чего, а уходить из под огня засад научился.

- А разве у вас есть соответствующий допуск? - не дрогнув лицом и медленно процеживая слова пошел я в атаку на чекиста, - Вы разве имеете право задавать мне такие вопросы?

От такой наглости полковник на секунду онемел. А я быстренько и весьма приблизительно посчитав его годки и мигом вспомнив фамилию красавицы уверенно развивал успех.

- Вы полковник Малышев, давно уже на пенсии, - весьма снисходительно заметил я немолодому и начинающему багроветь дедушке чекисту, - руководство вас конечно высоко ценит, но вот что касается доступа к текущей информации ...

И многозначительно замолчал. Челюсть у полковника отвисла, а внучка чекиста растерялась. С одной стороны привычный пусть даже и самый любимый дед, с другой романтичный и вполне возможно секретный герой. О Боже! Кому же верить?!

-- Я тебя выведу на чистую воду, - прошипел багровый полковник

Не отвечая на его угрозу, кстати вполне реальную (отставной то он отставной, но небось друзья в управе у него остались) я с тихой печалью обратился к звездаокой красавице:

-- Прощай! Думаю нам не стоит больше встречаться.

А дедушке не меняя грустных интонаций в голосе, замечаю:

-- Меня тоже когда нибудь выпрут в отставку, - легко его прощаю, - я на вас не в обиде.

И бегом, ловко петляя ухожу с места засады. Ну не бегом конечно, а быстрым шагом и все же с чувством глубокого удовлетворения успеваю услышать:

-- Ну кто тебя просил вмешиваться в мою личную жизнь? - слезами и обидой звенит девичий голос.

-- Ты же сама просила узнать ... - возмущенно начал оправдываться экс чекист и дальше понижает голос.

Что он там потом говорил я не слышал, но в дальнейшем звездаокую красотку и внучку полковника обходил за версту, как говорится от греха подальше.

Разгульный май, сменяет бесшабашный июнь, подкатывает июль и я чувствую как нарастает тревога у моей мамы. "Когда же ты наконец перебесишься?" - говорит мне ее печальный взгляд. Еще не скоро мама. И мама вздыхая утешает себя, хоть живой вернулся и на том спасибо.

Каждое день когда я только к полудню продирал заплывшие от алкоголя глаза, меня ждал вкусный обед и один рубль на карманные расходы. Мамочка как же я тебя люблю! С несокрушимым аппетитом съедаю приготовленный из моих любимых блюд обед и читаю оставленную записку: "До вступительных экзаменов в институт осталось совсем немного! Когда же ты начнешь заниматься?" Заниматься конечно надо. Собрав в кулак всю силу воли (а ее было так мало) я иду на занятия. В областной библиотеке встречаю очаровательную девушку. Учебники и пособия сразу летят на ... и за пределы нашей галактики, вслед за ними поспешают программы вступительных экзаменов. Домой я возвращаюсь только под утро. Обессиленный, выпивший и счастливый.

Судный день! Все как положено, июльская жара как адское пекло, я явный и безнадежный грешник и после трибунала ждет меня кипящее масло на раскаленной сковороде. Да уж придется покрутиться на адской сковороде приемных испытаний. "Держись братишка, - ободряю я себя, - ты уже побывал в армейском аду, а по сравнению с военными чертями, гражданские педагоги сущие дети. Там прорвался, так неужто тут спасуешь?"

Итак сегодня начало вступительных экзаменов на исторический факультет местного института. Тогда исторический факультет был идейной кузницей для будущих политических вождей и руководящих работников в многообразных советских органах. Конкурс пятнадцать человек на место. Из этих пятнадцати у большей половины родственники и друзья родственников уже вступили в бескомпромиссную и беспощадную схватку за место на первом курсе для их чада и протеже. Мои шансы пройти горнило экзаменов даже не ноль, а минус четырнадцать.

Душный жаркий день, так хочется выпить холодного пива и пойти на пляж, но я как на расстрел, как на пристрастный допрос, как на строевой смотр, как на лекцию по советскому интернационализму, хмуро иду сдавать письменный экзамен по русскому языку и литературе. Настроение подавленное, мучает похмелье. Кружку бочкового пивка перед "гибелью" я все же тяпнул, и то хорошо. Приказываю себе: "Быстро собрался! Готов? Пошел!!!"

И вот в институтскую аудиторию уверенно почти строевым шагом первым заходит высокий весь прокаленный солнцем абитуриент и тут же за ним робкой отарой плетутся и другие соискатели высокого звания студента. Абитуриент "номер один" садится за самый первый стол прямо перед лицом членов комиссии. В раздумьях сморщив лоб он читает темы сочинений выписанные мелом на доске. Затем абитуриент пытается взять ручку, дабы письменно доказать, что знает он русский язык и литературу, но ручка вываливается из его пальцев, а члены приемной комиссии глядя на абитуриента, начинают перешептываться. А поглядеть есть на что, таких абитуриентов стены института не видели с победной весны сорок пятого года. Суровое покрытое горным бронзовым загаром молодое лицо. На голове у абитуриента нахлобучен десантный берет. Полевая форма как влитая сидевшая на абитуриенте вся выгорела, от беспощадного южного солнца. Х/Б расстегнуто на две верхние пуговицы и видят члены приемной комиссии уголок прославленной тельняшки, а еще они видят, что с правой стороны груди теснятся на х/б абитуриента знаки воинской доблести: "Гвардия"; "Парашютист - отличник"; "Специалист первого класса"; "Воин - спортсмен", а слева приколоты к хлопчатобумажной ткани военной формы, медаль "За отвагу" и красная как кровь нашивка за ранение. Правая рука абитуриента вся перебинтована, а на кисти руки открыты для всеобщего обозрения два длинных багровых шрама. Левой рукой солдат снимает берет и потрясенные члены приемной комиссии замечают, что у молодого, ну совсем еще юного солдата седые виски.

-- Я не дам тебе поганить мою форму, - двумя днями ранее орал мне Цукер, мой сослуживец по десантной бригаде.

Он демобилизовался из армии год назад. Ради форсу и выпендрежа Цукер поехал домой не в вульгарной парадке, а в отлично подогнанном новеньком хлопчатобумажном обмундировании.

-- Не дам! - повторил он с пьяной злобой глядя на меня.

Мы бухаем у него на квартире. Мы: это я; Колька Ашин и Вовка Сухов - Цукер. Одна бригада, одна рота, там мы были земляками по месту рождения, здесь дома мы земляки по нашей части и по нашей войне.

-- Не вые...ся, - добродушно по военному осаживает Цукера, Колька и кивает в мою сторону - да отдай ты ему свою форму, на хер она тебе теперь то нужна?