Спринтер или стайер?

Вся арбатская толпа, весь арбатский транспорт, вся жизнь Арбата подчинены незримой дирижерской палочке. Эта палочка не позволяет людям задерживаться на углах, праздно глазеть по сторонам, слоняться без толку от витрины к витрине. Тихое: «Проходите, гражданин!» — неумолчно шелестит над Арбатом. А порой обходится без слов: кого-то подтолкнули, неприметно, но цепко взяли за рукав, где-то там нажали плечом — и рассосалась пробка, разбилось кучное шествие. Иной машине вдруг велят свернуть в переулок или прижаться к тротуару, а иную прогонят на красный свет. Для того чтобы ничего не случилось в те ответственные минуты, когда бронированная машина мчится к Матвеевскому или из Матвеевского назад в Кремль, должно ничего не случиться во все последующие минуты, часы, дни, недели, месяцы. Арбат должен быть улицей без происшествий, только тогда есть гарантия полной безопасности, ведь никто не знает, к чему может привести самая маленькая малость…

А для этого Арбат надо знать. Люди, живущие на участке отца малыша, даже представить себе не могут, как много он о них знает. Когда долго приглядываешься к чему-то, обнаруживаешь удивительные подробности, да и вообще начинаешь видеть все по-иному, будто сквозь мощные увеличительные стекла, способные пронизывать шторы, занавески, даже стены.

На втором этаже бывшего доходного дома, что на углу Кривоарбатского, живет заслуженная артистка: худая, смуглая, подтянутая, кажущаяся на улице много моложе своих лет. Но поглядите на нее утром, когда она делает гимнастику, полчаса каждый день, и, между прочим, в чем мать родила. Отец малыша долгое время не мог понять, чего она там вытрющивается в темной глубине комнаты, у слабо мерцающего зеркала. А потом пришло к нему какое-то новое, сквозное зрение, и он стал отчетливо видеть каждый наклон ее худого темного тела с выпирающими ключицами, каждый взмах тощих рук, каждое движение длинных ног. Он будто в полевой бинокль ее разглядывал, так осязаемо-близко видел досадливо злое выражение, появляющееся на ее лице по окончании гимнастики. Видать, она сильно уставала и злилась на свою усталость. И еще он видел, как она приподымала поочередно свои острые, словно у козы, груди и роняла их и рот ее морщился.

К секретарше райисполкома каждую пятницу приходил ее начальник. Он оставлял машину в Большом Афанасьевском, быстрым шагом добирался до подъезда своей возлюбленной, воровато озирался — он смертельно боялся жены, работавшей в Моссовете, — и, убедившись, что за ним не следят, — вот дурень-то! — вихрем взлетал на четвертый этаж. Когда он появлялся, секретарша, полная, грубо черноволосая, подходила к окну и задергивала шторы. Как будто это могло помешать человеку, медленно прохаживающемуся по другой стороне улицы, видеть все однообразие их нудного свидания: от неизменной бутылочки «Агстафы», изымаемой из большого кожаного портфеля, до вялого движения, каким женщина тянулась к выключателю.

В том же доме, в надстройке над самой крышей, в большой коммунальной квартире снимали комнатку два друга, студенты Литвуза, очкастые, нечесаные. К ним по вечерам приходили приятели пить жидкий чай, иногда разбавленный спирт, курить махорочные папиросы и читать стихи, которые нигде не печатались. Студенты, наверное, казались себе очень умными, им в голову не приходило, что каждое их движение, каждое слово известно, где следует. Из двух примыкающих к их жилью комнат были просверлены в стенах дырки чуть не до самых обоев. И бывшая учительница музыки, сдававшая им комнату, и веселая Лида, дамская парикмахерша, регулярно оповещали органы безопасности о каждом их шаге. Участь студентов была решена, нельзя безнаказанно читать ненапечатанные стихи, да еще на Арбате, и в канун ближайшего праздника за ними придут.

Нет, все-таки мы сила! — горделиво думает отец малыша, ловя свое отражение в большой витрине комиссионного магазина: скромный, неприметный человек в прорезиненном плаще и черной кепке плывет среди ковровых рулонов, старинных подсвечников, китайских ваз, парчовых халатов, загромождающих витрину. Отец малыша любил свою работу, которой отдавал всю жизнь. Действительную он проходил в частях охраны Кремля и уже тогда обратил на себя внимание начальника дисциплинированностью и выдержкой. Его взяли в органы и сразу определили на ту работу, которой он занимался сейчас, ну, конечно, поначалу он обслуживал не Арбат, а рядовые улицы. Работа эта требует огромного внимания, наблюдательности, памяти, внутренней собранности, терпения и, естественно, сильных, здоровых ног. Если ты страдаешь мозолями, плоскостопием, косолапостью, радикулитом, то нечего и мечтать об этой работе. В народе болтают: топтуны!.. Будто каждый агент заслуживает этого слова. Обычный наблюдатель топчется только в мороз, когда ноги стынут, а все другое время может стоять столбом. Постоянно топчутся только на Арбате, ибо здесь и минутная неподвижность возбраняется. Если ты перестал двигаться, то сразу выпадаешь из ритма улицы, где не положено останавливаться, к тому же усиленная разминка держит тебя в готовности к внезапному броску. Без крепких, выносливых ног нечего и мечтать о посту на Арбате…

Отец малыша с новой радостью ощутил, какая под ним справная, добрая нога, и даже притопнул от удовольствия, будто собирался пуститься в пляс. Правда, он тут же подобрался, лихо козырнул и плутовски подмигнул старшему дворнику с вахтанговского двора, вышедшему из ворот в белом чистом фартуке, с горящей, как орден, бляхой на груди. Подмигнул отец малыша для маскировки, а козырнул всерьез — старший дворник был как-никак майором. Впрочем, все дворники на Арбате были в чинах. Да что говорить о дворниках, если румяная продавщица газированной воды на углу Серебряного переулка носит под халатом лейтенантские погоны. А вот регулировщики уличного движения за своими сержантскими и старшинскими погонами скрывают высокие звания: рослый, краснолицый старшина, широко шагающий по осевой Арбата, — полковник. Даже щекастый бутуз, каждый день приходящий в зоомагазин за фунтиком сухого рыбьего корма, — крупный оперативник из лилипутов.

Велика наша тайная армия! — гордо и радостно думает отец малыша. Управдомы, дворники, нищие, глухонемые, достающие слова будто из своих животов, продавщицы ларьков, магазинов, мороженщицы, скромные постовые и регулировщики в стеклянных стаканах, неприметные, на одно лицо люди в новых калошах, добродушные моряки в отпуске, заходящие в кафе выпить рюмочку коньяку, растерянные провинциалы, наивно встревающие в чужой разговор, девицы, поражающие своей очевидной доступностью сердце доверчивого иностранца, мнимые и настоящие спекулянты возле комиссионных магазинов, подслеповатая бабушка, просящая перевести на другую сторону улицы, подавляющее большинство обитателей квартир, выходящих окнами на Арбат, — все это штатные и нештатные служители великого дела безопасности. Связанные крепчайшими незримыми нитями, они окутывают Арбат и прилегающие переулки стальной паутиной.

Словно в подтверждение этих мыслей резко прозвучал свисток милиционера, с визгом притормозила машина, оттеснив назад к тротуару подвыпившего детину, пытающегося перейти улицу в неположенном месте. Какой-то прохожий будто ненароком толкнул детину в грудь, заставив его отшатнуться к водосточной трубе, а тут уже наготове стояли дворник и человек в калошах. Детина и оглянуться не успел, как, зажатый в железные тиски между дворником и калошным человеком, очутился в переулке. Здесь на него сразу наехала тележка с газированной водой и задвинула в подворотню. Очнется детина лишь на другой день, с ломотой во всем теле, с горящими ушами и безотчетной, но неистребимой памятью о том, что Арбат надо переходить только на перекрестках, а в нетрезвом виде лучше обходить стороной.

Быстро, четко, красиво сработано! А все же это маленькое ЧП. Сейчас-то прошло незамеченным, а что, если б в эту минуту здесь проезжал товарищ Сталин?.. Он ведь появляется в разное время и всегда неожиданно. Правда, это больше считается так — неожиданно. На самом деле они узнают о его приезде за час и ставят дело «На товсь!» — по морской терминологии. Но разве предусмотришь такого пьяного детину? С колхоза небось, коренной москвич сроду не сунется!.. Страшное дело!.. А почему бы не сделать Арбат закрытой зоной? Запретить сюда доступ, как в Кремль? А чтобы товарищу Сталину нескучно было ездить, работники госбезопасности, нарядно и чисто одетые, будут изображать уличную толпу, прохаживаться по тротуару, пить газированную воду, заглядывать в витрины, покупать цветы. И вообще к чему столько лишнего, неорганизованного, недисциплинированного народа? Чтобы страна жила, работала, достаточно товарища Сталина, заключенных и охраны. Остальные — балласт, помеха, источник вечного беспокойства. Взять хотя бы вчерашнюю старуху.