Фуга для темной земли

Мимо прогромыхали три машины с водяными пушками, затем они исчезли, направляясь сквозь сутолоку беспорядочно расставленных на дороге машин к соседней улице. То и дело слышались новые выстрелы, звучали злобные голоса. Время от времени гремели взрывы, они были глухими, но мощными; неподалеку медленно стало разрастаться багровое зарево. Прибывали новые армейские грузовики и полицейские фургоны, из них выскакивали люди и бежали к той улице. Мы все молчали, слишком хорошо понимая вопиющий вызов и полную бессмысленность второй роли нашего дробовика. Он всегда заряжен, но на виду его не держали. В тот момент мне не хотелось бы оказаться с ним в руках.

Мы ждали возле баррикады всю ночь, прислушиваясь к звукам сражения в каких-то пятидесяти метрах от нас. К рассвету шум стал постепенно стихать. Мы видели выносившиеся трупы нескольких солдат и полицейских. Машины скорой помощи увезли много раненых.

Когда совсем рассвело, около двух сотен белых людей, часть из которых были только в ночном белье, под конвоем полиции проследовали к скопищу карет скорой помощи и грузовиков в полутора километрах от нас. Проходя мимо нашей баррикады, некоторые из них пытались остановиться и поскандалить, но солдаты загоняли их в строй. Когда эти люди отошли подальше, я вгляделся в лица своих и поразился – неужели и у меня такое же выражение тяжелой утраты на лице.

Мы ждали затишья, но звуки беспорядочной оружейной стрельбы слышались еще в течение нескольких часов. Мы не заметили восстановления нормального движения по дороге и предположили, что где-то пришлось организовать ее объезд. У одного из наших был с собой транзисторный радиоприемник и мы с тревогой слушали каждую сводку новостей Би-Би-Си, надеясь найти в них утешение.

К десяти часам события явно перешли в спокойное русло. Большинство полицейских машин отбыло, но армия еще окружала нас. Хотя бы один выстрел слышался каждые пять минут. Несколько домов на соседней улице все еще горели, но признаков распространения пожара не было.

Едва представился случай, я оставил баррикаду и вернулся домой.

Изобель и Салли все еще сидели под лестницей. Изобель была едва жива; черты лица искажены, зрачки расширены, речь совершенно бессвязная. Салли не в лучшем состоянии. Их рассказ не отличался логикой, это был просто неполный перечень событий, словно из вторых рук: взрыв, крики, оружейная стрельба и треск горящего дерева… Все это они слышали, лежа в темноте. Пока кипятился для них чай подогревалась еда, я осмотрел нанесенные дому повреждения.

В огороде взорвалась бензиновая бомба, предавшая огню наш сарай. Все стекла окон задней стороны дома разбиты. В стенах несколько пуль. Когда я был в задней комнате, в окно влетела еще одна пуля, она прошла в нескольких сантиметрах от моего уха. Я присел на корточки, добрался до окна и выглянул.

Наш дом занимал господствующее положение на местности, из его окон через сады и огороды хорошо видна соседняя улица. Стоя на коленях, я разглядел, что на ней уцелела только половина домов. В окнах некоторых виднелись суетившиеся люди. Один мужчина, небольшого роста негр в грязной одежде, прятался в огороде за забором. Это он стрелял в меня. Второй раз он выстрелил в сторону дома по соседству с моим.

Изобель и Салли оделись, мы вынесли три упакованные на предыдущей неделе чемодана. Я уложил их в машину. Пока Изобель ходила по дому, запирая все внутренние двери и шкафы, я подсчитал нашу наличность.

Мы поехали к баррикаде. Здесь нас остановили.

– Куда это Вы собрались, Уитмэн? – спросил меня один из дозорных. Это был Джонсон, с которым три ночи назад я вместе дежурил.

– Мы уезжаем, – ответил я. – К родителям Изобель.

Джонсон сунул руку в открытое окно, выключил зажигание и вытащил ключ, прежде чем я успел остановить его.

– Извините, – сказал он. – Никто не уедет. Если мы все разбежимся, ниггеры будут здесь в мгновение ока.

Вокруг столпилось несколько человек. Изобель прижалась ко мне, я чувствовал, что она напряжена. Салли была на заднем сидении. Я боялся даже подумать, какое впечатление это на нее производит.

– Мы не можем здесь оставаться. Наш дом смотрит окнами на уже занятые. Всего лишь вопрос времени, когда они подступят к нему с огорода.

Я видел, что некоторые из собравшихся переглянулись. Джонсон, дом которого был не нашей стороне улицы, настаивал на своем:

– Мы должны держаться один за другого. В этом наша надежда.

Изобель наклонилась к моему окну и подняла на Джонсона умоляющий взгляд.

– Пожалуйста, – сказала она, – войдите в наше положение. А что говорит Ваша жена?

– Всего лишь вопрос времени – повторил я. – Вы же знаете, что происходило в других местах. Если афримы заняли улицу, через несколько ночей в их руках оказывалось все местечко.

– Но на нашей стороне закон, – сказал один из собравшихся, кивнув в сторону солдат по другую сторону баррикады.

Они ни на чьей стороне. Баррикаду можно разобрать. От нее теперь нет пользы.

Джонсон отошел от окна машины и разговаривал еще с одним из наших, Николсоном. Тот входил в состав руководства Патрульного комитета. Через несколько секунд возле окна был Николсон.

– Вы не уедете, – вынес он окончательный вердикт. – Никто не уедет. Уводите отсюда машину и возвращайтесь дежурить на баррикаду. Это все, что мы можем делать.

Он бросил в салон ключ зажигания, который упал на колени Изобель. Она подала его мне, я покрутил ручку и до конца поднял дверное стекло.

Заведя машину, я спросил Изобель:

– Ты хочешь, чтобы мы рискнули?

Она обвела взглядом мужчин перед машиной, колючую проволоку баррикады и вооруженных солдат за ней. Изобель промолчала.

На заднем сидении заплакала Салли:

– Я хочу домой, папа – сказала она.

Я развернул машину и медленно покатил к дому. Из домов по нашей стороне улицы слышались крики женщин. Я бросил взгляд на Изобель, она зажмурила глаза.

Мы остановились возле своего жилища, я задним ходом подрулил к дому. Он выглядел до странности таким же, как всегда. Никому не захотелось выходить из машины. Я выключил двигатель. Казалось, стоит повернуть ключ зажигания, и все будет кончено.

Через некоторое время я включил первую передачу и мы направились в противоположный конец улицы к лужайке для развлечений. Когда сооружалась баррикада в том конце улицы, упиравшемся в главную дорогу, этот конец перегородили только двумя рядами гладкой проволоки и обычно дежурных здесь не было. Ничто с тех пор не изменилось.

Вокруг ни души. Как и на всем протяжении улицы, здесь одновременно ощущались ставшее нормальным отсутствие покоя и какая-то спокойная ненормальность. Я остановил машину, выскочил из нее и опустил проволоку на землю. За ней был деревянный забор на легких кольях. Я пошатал его руками. Сам забор достаточно крепок, но колья шатались.

Я переехал проволоку и осторожно упер бампер машины в забор. На первой передаче мне удалось его свалить. Перед нами была пустынная лужайка для развлечений. Я поехал по ней, машина кренилась то на один, то на другой бок на прошлогодних выбоинах.

Я выбрался из воды и лежал на берегу реки, с трудом хватая воздух. Физическое оцепенение от нестерпимо холодной воды исчерпало все мои силы. Боль была в каждой мышце, по телу пробегала дрожь. Я продолжал лежать.

Минут через пять я встал и посмотрел на ожидавших по другую сторону потока Изобель и Салли. Я пошел по берегу вверх по течению, волоча конец веревки, пока не оказался напротив них. Изобель сидела на песке, но на меня не смотрела, тупо следя за течением. Возле нее стояла Салли, ее взгляд был очень внимательным.

Я кричал, командуя, что им делать. Салли что-то сказала Изобель, но та отрицательно затрясла головой. Мое терпение кончалось, дрожь в мышцах начинала сменяться судорогами. Я снова крикнул, Изобель встала. Они завязали веревку вокруг талий и на груди, как я научил их, затем, дрожа от страха, подошли к кромке воды. В нетерпении я мог слишком сильно дернуть веревку. Едва войдя в реку, они все равно сразу же плюхнулись животами в воду и стали бестолково молотить руками. Изобель не умела плавать и боялась утонуть. Я видел, что Салли борется с ней, стараясь не дать матери снова выползти на берег.