Муки совести, или Байская кровать

Переходить на его кровать было и глупо и неохота.

— Знаете, — сказал я, — извините меня, но я не могу лечь в кровать, где кто-то уже лежал.

— Что ж, вы считаете, что я болен какой-то заразной болезнью, что ли? — спросил он. — Вы меня опять унижаете!

Вот зануда, подумал я.

— Что вы! — воскликнул я при этом. — Просто я так привык. Спите спокойно.

— Пожалуйста, переходите, — взмолился он, — каждый возьмет свое одеяло, подушку и простыню. Раз вы такой брезгливый.

— Да не в этом дело, — сказал я ему, стараясь быть миролюбивым, -успокойтесь. У меня нет ни малейшей претензии на вашу кровать.

Он помолчал, и я слышал, как он некоторое время ворочался в своей постели. Кровать несколько раз скрипнула.

— Не такая уж эта кровать удобная, — проворчал он, — скрипит, да и пружины торчат.

— Уж не потому ли вы так стремитесь сменить ее? — съехидничал я, чувствуя, что он основательно перебил мне сон.

— Да что вы! — воскликнул он и даже привстал на постели. — Просто я понял свою ошибку. Вы намного старше меня, и я, конечно, должен был уступить вам эту кровать. До чего же я невезучий человек!

— Не придавайте пустякам значения, — сказал я, чувствуя, что слова мои падают в пустоту.

Он вздохнул и надолго замолчал. В голове у меня стало все затуманиваться. Днем я был в знаменитом целинном совхозе. Директор совхоза почему-то решил показать мне своих лошадей. Возможно, он каким-то образом заранее предупредил объездчиков, а может быть, лошади вообще в середине дня перемещались в нашу сторону по голой, предвесенней, заснеженной целине.

С востока, когда мы вышли в открытое поле, горизонт чернел от движущихся в нашу сторону лошадей. И это было странное, тревожное зрелище. Тогда как раз у нас были сильно испорчены отношения с Китаем. Казалось, тысячи и тысячи всадников мчатся на Россию. Панмонголизм! Жуть! Мне подумалось, что эта чудовищная лавина подомнет нас, проскачет по нашим телам, но директор совхоза и два бригадира, сопровождавшие его, были совершенно спокойны. И я старался не выдавать своего волнения. Кстати, директор предупредил, что лошади дикие. Приятное предупреждение!

Наконец, они нахлынули на нас! Тысячи плещущих грив, тысячи чмокающих по весеннему снегу копыт! Но лошади, мягко огибая нас, проскакивали мимо. Показались два объездчика. Они были верхом, и каждый воинственно вздымал в руке длинную палку, на конце которой была прикреплена большая кожаная петля.

— Зонненберг! — крикнул директор одному из них. — Поймай вот эту рыжую!

Тот, которого, странно для меня, назвали Зонненбергом, догнал рыжую лошадь, лихо накинул ей на голову петлю аркана и остановился. Мы подошли к лошади. Это была все еще пышущая, малорослая лошадка, и я не понял, почему она приглянулась директору Меня больше занимал человек с фамилией Зонненберг. Я вспомнил Бабеля: еврей на лошади — это уже не еврей.

В самом деле Зонненберг и его товарищ оказались ссыльными немцами. Неприятно напоминало об этом то, что директор обращался к ним только по фамилиям. Оказывается, в совхозе жили ссыльные немцы. Оба молодых объездчика были немцами, и оба говорили по-русски с казахским акцентом. Они здесь выросли.

Шум чмокающих копыт и ржанье сотен лошадей сейчас в полусне звучали в моей голове. Вдруг заарканенная лошадь повернула к нам голову и человеческим голосом, при этом с казахским акцентом, завопила:

— Клопы!!!

Я в ужасе привскочил с постели.

— Клопы! — орал мой напарник по комнате. — Только что меня укусил клоп! Конечно же, клопы в первую очередь заводятся в деревянных кроватях! О, я дурак! О, восточная хитрость! Признайтесь честно, вы знали об этом, когда не захотели ложиться в деревянную кровать!

— Ничего я не знал! — заорал я в ответ. — Что вы развопились! Разбудите гостиницу!

— Плевал я на гостиницу, — вопил он, — я завтра устрою им головомойку!

Он выпрыгнул из кровати и зажег свет. После этого он решительно подошел к ней, отшвырнул одеяло и стал тщательно исследовать простыню. Но на ней клопов не оказалось. Он взялся за одеяло и подушки. Долго рассматривал их, переворачивая в руках. Но и на них клопов не оказалось.

— Я же не сошел с ума! — теперь бормотал он. — Я точно помню, что меня укусил клоп!

Не успокоившись на этом, он достал из сумки фонарик, зажег его и тщательно исследовал прозор между матрацем и деревянной оградой кровати. Но и там, видимо, не было ни клопов, ни клопиных гнезд. После этого он не поленился пошарить светом фонарика под кроватью. Наконец слегка успокоился. Привел в порядок кровать, положил фонарик в сумку и погасил свет. Лег. Он молча и неподвижно лежал, как бы подавленный наличием укуса и отсутствием клопов.

— Ах, вот в чем дело! — вдруг воскликнул он. — У меня на боку был прыщик! Я, неловко перевернувшись, содрал его, и мне со сна показалось, что меня укусил клоп! Теперь, слава Богу, все ясно. У вас случайно нет йода?

— Конечно, нет! — сказал я.

— До чего же я невезучий человек, — вздохнул он, — я надеялся, что вы прочтете мою повесть, на которую я возлагаю большие надежды в своей одинокой жизни. Но теперь, после истории с кроватью и тем более клопов, вы, вероятно, не захотите читать мою повесть.

Тут я понял, что все наоборот. Теперь, если я под тем или иным предлогом попытаюсь уклониться от чтения, он будет уверен, что все дело в кровати.

— Почему же, — сказал я с фальшивым энтузиазмом, — я прочту ее в Москве!

— Может быть, и прочтете, — ответил он задумчиво, — но настроенность против меня из-за этой кровати испортит ваше впечатление от повести.

— Ничего не испортит, — ответил я, — талант всегда убедительней автора.

— А автор неубедителен из-за этой кровати? — настороженно спросил он.

— Нет, — сказал я, — талант убедительней любого автора.

— До чего же я невезучий человек, — повторил он, — я так рассчитывал на свою повесть в своей одинокой жизни.

— А почему у вас такая одинокая жизнь? — спросил я, скорее всего, для того, чтобы отдалить его от мыслей о кровати.

Он помолчал несколько секунд и сказал:

— От меня ушли жена и любовница.

Это прозвучало так: меня полностью разоружили. По его интонации как-то получалось, что они ушли из одной точки.

— Кто ушел раньше, жена или любовница? — поинтересовался я.

— Сперва ушла жена, — ответил он, вздохнув, — а за ней почти немедленно последовала любовница.

— Эти события как-то связаны? — спросил я.

— Конечно! — воскликнул он с жаром. — Моя жена и моя любовница были подругами со школьных времен. Я сначала был увлечен той, которая потом стала моей любовницей. Она была девушкой с тихим, кротким характером. А потом она познакомила меня со своей подругой. Красавицей! У нее был потрясающий секстерьер. Я влюбился в нее и женился на ней. Она оказалась человеком с невероятно сильным и вздорным характером. И тогда я по закону контраста сошелся с ее подругой, на которой раньше хотел жениться. К этому времени я смертельно устал от жены и хотел, оставив ее, жениться на своей любовнице.

— А жену сделать любовницей? — спросил я, потому что все это показалось мне смешным.

— Что за чушь! — возмутился он. — У вас мания логизации! Просто я хотел развестись с женой. Я устал от ее вздорного и властного характера. Но я знал, что у меня не хватит духу сказать, что я ее бросаю.

Дело в том, что я пьющий человек. Нет, я не алкоголик, но свои двести пятьдесят граммов я каждый день пил. И я решил про себя: потихоньку буду пить все меньше и меньше, а потом совсем брошу.

И уже на основании этого достижения, поверив в себя, скажу жене, что я с ней расстаюсь. Иначе она меня подавляла. Это невероятная история! Слушайте, у меня в кейсе пол-литра коньяка. Давайте встанем и разопьем его. Я вам все расскажу, и вы забудете про эту кровать.

— Нет, нет, — ответил я, — ради Бога, не надо. Завтра выпьем. Но, судя по тому, что вы все еще пьете, первый этап у вас сорвался.

— До завтра еще надо дожить, — буркнул он мрачно. — Да, первый этап у меня сорвался по вине жены. Это потрясающая история. Я в общих чертах вам ее расскажу, раз вы не хотите выслушать ее со всеми подробностями за бутылкой коньяка. Неужели вы не хотите со мной выпить из-за этой несчастной кровати? Будь она проклята!