Авое, Тифлис

Книги

— Я рано подружился с книгой. Вначале читал без разбору, что попадет под руку. Дома у нас книг, в общем, никто не читал, их было мало — только технические справочники, несколько томиков Пушкина, Драйзера и пара дореволюционных изданий об известных художниках мира, на маленькой этажерке моей тети — Зарик. Она была инженером. Чем занималась конкретно, я не знал. Знал, что работает научным сотрудником в институте, где ее все уважали за знания и человеческие качества. Младшая тетя — Теда, работала бухгалтером в детской больнице. Но и они дома не читали — во всяком случае, я этого не замечал. Дед с отцом были большими любителями газет и журналов.

С мамой и сестрой Аней.

Каждый день почтальон Абрам приносил нам кипу различных газет, журналов и вручал персонально деду, получая за это стаканчик хорошего вина. А дед начинал с удовольствием "колдовать" над ними. Особенным для него был день, когда Абрам приносил упакованную трубочкой, армянскую газету из родных краев деда "Воротан ". Дед был единственным подписчиком газеты "Воротан" в Тбилиси, а для редакции этой газеты, естественно, — очень уважаемым человеком. Она, редакция, регулярно присылала поздравительные открытки на его имя к Новому Году и к другим праздничным датам. У деда хранилось множество различных, старых газетных и журнальных вырезок. Он их периодически приводил в порядок, Пересказывая мне содержание особо, на его взгляд, интересных. Еще у него были две большие, старые книги о русско-японской войне с иллюстрациями, и я любил их рассматривать. А брал я книги у Робика — у них было много. Потом открыл для себя библиотеки. Как-то мы с Ноной пошли в библиотеку. По дороге я увлеченно рассказывал ей о деревне, где провел лето. Рассказывал об орешниках, птичьих гнездах, ежевичных зарослях, где чуть не наступил ногой на спящую змею — тут я преувеличил — я их, змей, просто там видел. В библиотеке произошла небольшая задержка с оформлением книг, и я сказал Ноне, чтоб она не ждала и пошла домой без меня. Но она ответила, что подождет, так как ей без меня скучно. Что со мной было! Ведь это значило, что Ноне со мной, вдруг, стало интересно! Она сама в этом призналась! Расскажи кому — ведь не поверят! И почему в жизни все наоборот ? слышат , что ненужно, а что хотелось бы — нет.

Тамада

Соседи нашего двора

В нашем дворике, как и самом городе, жили люди различной национальности — армяне, грузины, русские, евреи, поляки, айсоры. И все прекрасно ладили. Правда, почти не было дня, чтоб женская половина двора не устроила какую-либо "полемику".

Худ. Михаил Хубашвили. Тост.

Причем в ход пускалось все — и кто кого перекричит, и шумовые эффекты с кастрюлями и посудой, и метла, а порой и женские кулачки. Но это продолжалось недолго, и вскоре все забывалось до следующей ссоры. Мужчины вели себя более достойно. В женские дела не вмешивались, а свои разногласия решали мирно, вечером, за стаканом сухого вина, прямо во дворе. Или, иногда, видимо по особым соображениям, мужская половина двора собиралась в небольшом винном подвальчике-закусочной, куда можно было войти и с главного входа на улице, и прямо с нашего двора через "черным" ход. Но "черным" ходом мужчины двора почти не пользовались, жены были начеку, а входить с улицы, в этом отношении, было безопасней. Веселиться умели и любили все. Летом все выносилось из домов во двор, где и стирали, сушили белье, взбивали шерсть, купали детей, ссорились и мирились. А вечером, когда возвращались с работ мужчины, под старым унаби начиналось застолье. Причина находилась всегда — чьи-то именины, рождение и крестины, у кого-то горе и надо утешить беднягу, другому, наоборот, улыбнулась фортуна. Сначала, конечно, выбирали тамаду, оглашавшего бесконечные тосты, с соблюдением устоявшегося, неукоснительного канона. Тосты, повторяющиеся, казалось, без изменений, мы слушали с наслаждением, не осознавая, что это великое, но, к сожалению, уходящее в прошлое, искусство тамады. А владели им мужчины виртуозно. Детвора, крутились тут же. А самым почетным для нас было место на унаби, куда мы взбирались, опережая друг друга, чтоб устроится поудобней. Мы с Робиком набивали карманы черешней, вишней, недоспелой ту той и, усевшись на унаби, состязались — кто больше забросит их в стакан с вином самого тамады. Иногда пускались в ход и плоды унаби. Времени для этого занятия у нас было предостаточно — стаканы задерживались в руках ораторов соответственно продолжительности тостов. Нона была судьей. Обычно нашего баловства, как нам казалось, не замечали, тем более, если пили крюшон. Застолье сопровождалось пением. Иногда появлялся тар, особенно если в гости во двор приходил известный в городе тарист Павлэ Зарафьян.

Тарист Павлэ

— Отец любил музыку, песню. Его кумиром был непревзойденный Саят-Нова. В застолье пел, вместе с мамой, читал стихи, часто импровизируя, выдавая на лету экспромт. Имея только трехклассное образование, он был бессменным тамадой в любой кампании. Отец очень хотел, чтоб я играл на каком-нибудь музыкальном инструменте и достал маленький, детский тар. Обучать меня согласился сам Павлэ. Он был братом дедушки Робика, папаши Аршака, известного и уважаемого в городе портного. Здесь хочу отметить одну деталь — дед мой, тоже портной, и папаша Аршак, по какой то размолвке в молодости, не разговаривали друг с другом до конца своих дней, хоть и жили на одном балконе, а все остальные члены наших семей тепло дружили. Но стоило папаше Аршаку, — он, как и его брат Павлэ, играл на таре и хорошо пел, — в минуты отдыха сыграть и спеть, тихонько, в своей комнате, а стенка была у нас общая, как дед тут же откладывал свою работу, садился поближе к стене и просил, чтоб в комнате не шумели: "Дайте послушать и послушайте сами, как чудесно поет Аршак!". Особо нравилось деду в исполнении папаши Аршака армянская песня "Крунк". Всегда высоко, особенно в присутствии своих клиентов, отзывался он и о профессиональных качествах папаши Аршака. "Никто так хорошо не шьет костюмы, как Аршак", говорил он. И это уважение было взаимно. И вот, дядя Павле начал обучать меня игре на таре. Было мне тогда лет 7-8. Научился я довольно быстро, но, к сожалению, дядя Павлэ тяжело заболел и больше не мог ни приходить к нам, ни заниматься со мной у себя дома. Тогда отец купил мне аккордеон. Я стал прилежно ходить на уроки музыки на дом, к молодой учительнице. Ходил без всякой охоты. Мне претили и сами занятия, хоть учительница была очень милой, и то, что приходилось дома часами разучивать новые и новые мелодии — "На сопках Манджурии", "Севастопольский вальс", "Дунайские волны", армянские, грузинские, русские песни и романсы. А в это время во дворе происходило столько интересного! Но зато, вскоре, уже неплохо играл на аккордеоне все эти вальсы и полонезы и отец по праву мог гордиться, когда я начинал свои "концерты". Правда, почему-то, я стеснялся, что занимаюсь музыкой, считая это занятием для девчонок, и играл только дома, в дальнем углу комнаты. Но отец специально открывал настежь окна и весь двор становился моей аудиторией. Но прошло время, и я забросил аккордеон, как и многое в своей жизни, и очень об этом жалею. Впоследствии, я стал бренчать, как и миллионы моих сверстников, на гитаре. Но гитара — не аккордеон. Аккордеон — совсем другое дело.