Пятая печать

— Образованный человек не стал бы задавать такой вопрос! — вставил слово трактирщик, сочувственно взглянув на книготорговца.

— Эва! — воскликнул столяр. — А я человек вовсе и не образованный! Просто честный ремесленник и отец семейства!

Книготорговец взглянул на мясистый нос столяра, прихлебнул из своего стакана и наконец произнес:

— Пришлось бы очень долго вам это объяснять, господин Ковач!

— Стало быть, по-вашему, я такой тупица, который и объяснений не поймет?

Часовщик поморщился:

— Это смотря как объяснять!

— А вас… — вспылил книготорговец, — вас никто не спрашивал. Но коли уж вам не терпится — ответьте на мой вопрос. Сколько лет вы чините в моей семье часы?

— Это не имеет никакого отношения ни к вашим книгам, ни к чтению…

— Имеет: за эти годы вы вполне могли убедиться, — когда в доме портятся часы, я не пытаюсь сам кустарничать, а отдаю их в починку вам; если в чем не смыслю, пальцем не прикоснусь.

— В этом вы и впрямь не смыслите! — заметил часовщик, следя взглядом за кружившей над столом мухой.

— Пусть так, — ответил книготорговец. — И коли не смыслю, то в ваши дела и не суюсь. Вот и вы помалкивайте, когда речь заходит о книгах. Разве что спросить захотите, в чем не разбираетесь, я охотно объясню…

— Если сумеете, — возразил Дюрица, продолжая следить за мухой.

— А если не сумею, то порекомендую вам обратиться к кому-нибудь из моих более умных друзей!

— Ну вот видите! С этого в следовало начинать. — Часовщик снова опустил взгляд на стол, затем посмотрел в глаза книготорговцу. — С того, что сами в этом не смыслите!

Трактирщик наполнил стаканы.

— Он дразнит, а вы не поддавайтесь, господин Кирай! — обратился он к книготорговцу, в который уж раз чуть не назвав того Швунгом. — Не обращайте внимания. Саши ведь знаете — не стоит затевать с ним спора! А что до книг, то откровенно признаюсь, я и сам не раз задумывался, на кой черт нужны эти груды бумаги? Разве они принесли кому-нибудь счастье? Какой прок тратить на них деньги? Словом, в моей голове это не укладываете я, хотя в школе я до последнего класса был лучшим учеником и часто в день пятнадцатого марта ^{2} декламировал стихи…

— А шестого октября не декламировали? ^{3} — спросил часовщик, снова принимаясь пытливо разглядывать муху, усевшуюся на потолке.

— Нет…

— А ведь к шестого октября тоже можно было декламировать!

— Да не связывайтесь вы с ним! — вступился книготорговец. — И не обращайте внимания, коли он вас перебьет. С таким разве что черт сладит, тогда уж он умолкнет насовсем…

Швунг поднял свой стакан, приглашая всех выпить — не исключая, естественно, и часовщика:

— Ну, поехали…

Все выпили.

Швунг повернулся к столяру:

— Вы спрашивали, какой от книг прок, верно ведь?

— Верно, все как есть слово в слово… — ответил Ковач. — Потому как если, положим, человек тратит деньги на еду, тут все в порядке, он собственными глазами видит от того пользу, толстеет, к примеру, или набирается сил, или поправляет здоровье. Но что сказать, ежели у человека приличной одежды нет, а он деньги на такие вещи тратит?

— Видите ли, господин Ковач… таких людей можно только уважать, — поднял палец книготорговец.

— Ну уж извините, ежели таких людей уважать, лучше уж вообще никого не уважать!..

— Вот те и на! А где же тогда зарыта собака? — воскликнул часовщик.

— Тут вы правы, господин Ковач! В той мере, в какой вам подсказывает ваш опыт! Но и только! — ответил книготорговец. — А вот если бы вы стали на мое место и судили с моих позиций, то со спокойной совестью могли бы утверждать, как это делаю я, что такого уважения достойны очень многие из наших ближних.

— Знаете, в чем истина, господин Кирай? — заговорил трактирщик. — Сколько я не видал людей, из тех, что допоздна за книгой, не разгибаясь, сидели, все они умирали до срока. От чахотки, от болезни позвоночника, так или иначе — все протягивали ноги скорее прочих. Но ежели это так — а это так, по собственному опыту знаю, — то на кой черт мне эти книги? Разве я не прав?

Он повернулся к Дюрице, словно ожидая от него непременного одобрения.

— Позвоночнику от этого ничего не сделается! — сказал часовщик.

— Как же не сделается, ежели сидеть скорчившись, горбун горбуном?

Кирай, книготорговец, тронул трактирщика за локоть:

— Вовсе не о позвоночнике речь, коллега Бела! Речь о той высокой радости, которую чтение доставляет человеку, его чуткой и страждущей душе, так сказать духу, с его жаждой образованности и знаний. Чтение доставляет радость душе, стремящейся очиститься, освободиться от ужасной грязи, окружающей нас в жизни. Не хочу приводить других примеров, скажу, с вашего позволения, только о себе. Когда я вечером беру в руки иллюстрированный журнал или произведение какого-нибудь знаменитого, высоко ценимого всеми автора, то чувствую себя так, будто принимаю ванную или приятный душ, где слова, как капли воды, сплошным потоком сменяют друг друга, очищая человеческую душу, дочиста смывая налипшую на ней грязь. В такие моменты у человека возникает ощущение того райского блаженства, когда он, по общему мнению, еще не ведал зла в душа его, если можно так выразиться, была заодно со всей вселенной. Когда, к примеру, вы читаете, как бабочки легко порхают над шелком усыпанного цветами лужка и солнечный луч весело играет на их крылышках или как там еще; издали доносится журчание ручейка, струящегося по серебру камней; в синем— синем небе летают птички, оглашая своим пением окрестность, а в тенистом лесу прыгают серны; и вся природа так возвышенно-прекрасна и даже воздух чист и свеж, не то что здесь, среди камня и дымоходных труб, — вы закрываете глаза и чувствуете себя уже там, среди лугов, и вся эта красота окружает вас самих… Короче, если угодно, это и есть та самая красота, о которой я уже говорил…

Кирай умолк на мгновение, пока доставал из внутреннего кармана пиджака носовой платок. Столяр заметил:

— Что ж, я и сам обычно выезжаю с детишками за город, если бы еще в это время трамваи не были так переполнены…

— Потому и переполнены, что все этого времени ждут. Воскресенья или субботы! — сказал трактирщик.

— У меня, что ли, бывает другое время? Небось и я только в эти дни могу с ними за город выбраться… Вот если бы городские власти о транспорте больше пеклись, нам не приходилось бы в такой толчее ездить!

— И все же нельзя забывать, — вставил трактирщик, — что во времена моей молодости трамвай туда еще вообще не ходил, вы ведь Хювёшвёлд имеете в виду? Все движение кончалось на площади Сены…

— Собственно, это бы ничего, будь у человека участочек земли в горах, разумеется, где уже налажено коммунальное обслуживание!

— Иначе и смысла нет, — согласился трактирщик. Дюрица тронул книготорговца за плечо:

— А вот если вы, допустим, съели на ужин телячыо грудинку, вам и тогда являются все эти бабочки и ручейки, журчащие по камням?

— И тогда тоже! А что?

— Да так… Что до душа и воды, вам это и впрямь в самый раз… Одного не пойму, если вы обожаете подобные вещи, то почему бы вам не обменять грудинку на какое-нибудь бабочкожурчание, ведь сумели же вы за ту, другую книгу приобрести грудинку?

— Ежели хотите послушать моего совета, — продолжал столяр, нагнувшись к трактирщику, — купите тот участок в Лёринце. Там уже целый город вырос. И такие приятные окрестности! К тому же Лёринц находится на одной высоте с Геллертхедь…

— Теперь уже все едино! — ответил трактирщик. — Займемся этим как-нибудь потом, после войны…

— Когда? — повернулся к нему Дюрица. — Когда вы хотите этим заняться, добрый человек?

— Как-нибудь после войны! Чему вы удивились?

— Да ничему! Оказывается, вы человек с юмором…

— Ну если не после, то во время войны! — сказал столяр.

— И еще когда рак на горе свистнет!