В баню

Синобу вежливо поклонилась.

– Спасибо вам, позаботились о матушке…

– В баню идете? Это дело, – отозвалась соседка. Она пристально оглядела украшенное гербом темное шерстяное кимоно Синобу и моргнула покрасневшими от недосыпания и едкого угольного дыма глазами.

– Эх, и мне бы разок помыться, пока водичка чистая. Моюсь всегда под конец, когда вода в чане уже черная, а цена такая же!

И она расхохоталась. Синобу еще раз поклонилась, и они двинулись дальше. Мать прошептала:

– Кончится ночная смена, придут рабочие с завода, так она до полуночи работать будет, подкладывая брикеты. Ох, и деньги она гребет! Телефон у себя поставила.

«N-сэйтэцу» был самый большой завод в южном промышленном районе города.

– Ишь, прямо над моей крышей сушилку пристроила…

Синобу, крепко сжав ее руку, ускорила шаг. Но вдруг приостановилась.

– Надо на обратном пути занести ей хотя бы сахару, вдруг придется когда-нибудь попросить ее позвать тебя к телефону.

В бане, что была поблизости с домом – даже старуха добрела бы туда за несколько минут, – Синобу мылась еще в детстве.

Нарисованная на кафеле стен Фудзи и большой, похожий на птичьи крылья вентилятор на потолке раздевалки – все те же, но сами купальни полностью переделаны. На стенах зеркала, перед ними краны с горячей водой. На еще новеньких зеркалах развешаны рекламные листки. Сверкают свежей краской черные и красные иероглифы: приглашают в магазин тканей и сусия, [5] родильный дом и магазин по продаже аксессуаров для машин. Между зеркалами стоят белые цилиндрические баки для мусора, на них тоже виднеются иероглифы: «Безопасность движения нужна всему миру…», «Депутат городского совета…» Дальше – неразборчиво. Вот гадость, даже до бани добрались!

Одна из девиц с крашеными волосами, столпившихся по ту сторону большого чана, вытащила наманикюренным пальцем изо рта жевательную резинку и щелчком отправила в ящик «депутата городского совета». Девицы работали в баре у станции и всегда в этот час (баня открывалась в три дня) вместе ходили мыться. С тех пор как вокруг муниципальных жилых зданий понастроили хибар, где поселились рабочие с завода, таких девиц здесь пруд пруди.

Синобу немного отодвинулась и негромко сказала матери:

– Входи в воду постепенно, не окунайся целиком.

– Хорошо, – послушно кивнула та.

Мать ухватилась обеими руками за края чана и, повернувшись спиной, зашла в воду по колено. Некоторое время она стояла неподвижно, сверкая ягодицами: ее тело, располневшее после того, как ей исполнилось пятьдесят, светилось белизной. Затем, потихоньку согнув колени, она медленно, в течение нескольких минут, погрузилась в воду: сначала по пояс, потом до груди и, наконец, по шею. От напряжения мать губы вытягивает – у нее такая привычка, на вздернутом носу выступает пот. Бросив взгляд на ее невыразимо счастливое лицо, Синобу отвела глаза и сказала нарочито сухо:

– Может, подлить холодной? Такая горячая тебе вредна.

– Хорошо. – Мать послушно открыла кран.

«Старушка…», – невольно вспомнила Синобу слова мужа.

В доме Синобу примерно год тому назад, перегородив кухню, поставили ванну с газовой колонкой. Семидесятипятилетнему свекру стало не под силу ходить в баню.

– А дома ты сама его сможешь мыть, – сказал муж, когда ванная была готова. Повесив большое зеркало, он пришел в восторг от собственной идеи: «Просто прекрасно!» Но Синобу стеснялась мыть свекра.

– Ты что? Не девочка уже, чтобы стыдиться. Сама уже старушка. Оттого и детей нет.

Муж подмигнул. Необходимость заботиться об отце, видимо, не вызывала у него недовольства. Теперь почти каждый вечер свекор бормочет, когда Синобу вытирает его покрасневшее от горячей воды тело: «Эх, и хороша же была водичка!» И каждый раз Синобу думает: «Завтра же поеду к матери». Но у нее столько хлопот – ведь магазин тоже всецело на плечах Синобу.

Хидэо было двадцать пять, когда он с первого взгляда влюбился в двадцативосьмилетнюю Синобу, работавшую тогда в банке, и привел ее в дом; с той поры она трудилась не покладая рук: ухаживала за больной свекровью, когда та умерла, хлопотала на похоронах; потом выдала замуж золовку Бэнико. Также благодаря ее расторопности они получили банковскую ссуду, перестроили магазинчик. Теперь он приобрел свое «лицо»: Синобу с мужем подбирали книги по изобразительному искусству и общественным наукам, и их постоянными покупателями сделались студенты. Хидэо был человек безотказный, из той породы людей, что, наспех переодевшись после работы, тут же опять бегут куда-то. Он вечно был занят общественными делами, занимая пост секретаря Ассоциации местных жителей, и покупателей теперь обслуживала одна Синобу. Она была настолько аккуратна, что, обнаружив нехватку каких-то десяти иен, снова пересчитывала все на счетах. Если в конце месяца после уплаты процентов в банк и перевода обычной суммы матери оставались лишние деньги, Синобу откладывала их и потихоньку покупала новые электроприборы.

А старые – стиральная машина, холодильник, пылесос, телевизор – перекочевывали к матери.

Робкое условие, выдвинутое перед свадьбой: «Я единственная дочь и должна заботиться о матери» – Хидэо воспринял весьма спокойно и за последующие десять лет ни разу не выразил недовольства по поводу ежемесячных переводов матери. Но, блюдя интересы свекра и золовки, большие потачки не допускал. Золовка Бэнико не упускала случая уколоть.

– Неудобно, конечно, так говорить – он ведь старший брат, – но это же просто святой, и только! Никаких развлечений – одних тропических рыбок покупает…

Бэнико, выклянчив, как всегда, у Хидэо денег на карманные расходы, ушла домой, а Синобу, стоя у большого, в метр шириной, аквариума, помешивала воду щипцами для углей. Тропические рыбки – морские ангелы и суматранские барбусы – метались из стороны в сторону, растопырив свои словно плиссированные плавники.

«Просто я предвзято отношусь к золовке», – попыталась Синобу уговорить себя. В тот день она купила цветной телевизор. Купила взамен еще нового черно-белого, потому что сломался телевизор у матери. На мать было больно смотреть, когда она, склонив голову набок, с треском вертела переключатель в поисках хоть какого-нибудь изображения.

– Ты дергаешь переключатель, потому он так быстро и ломается, – сказала она, а про себя подумала, что надо бы перевезти сюда свой, черно-белый. Однако, когда Синобу купила цветной телевизор, оказалось, что она здорово ошиблась в расчетах. Даже при скидке нужно было три года выплачивать пять тысяч иен в месяц. Синобу даже перестала курить – якобы из соображений здоровья. Когда рядом с аквариумом устанавливали обновку, явилась Бэнико с ребенком.

– Ах, какая роскошь! То-то отцу радости.

И стала ластиться к Хидэо, который кормил червячками тропических рыбок.

– Послушай, братец! Отдай мне ваш старый, черно-белый. У нас на втором этаже нет телевизора. В гостиной-то, конечно, есть, но там свекровь спит. Вечером телевизор не посмотришь.

Хидэо засмеялся: «Ну что же, вот только жену спрошу». Сказать «нет» было немыслимо. Когда Бэнико, вызвав такси, суматошно грузила телевизор, Синобу, неслышно ступая, поднялась на второй этаж. Она подошла к свитку с изображением бодисатвы, висевшему у туалетного столика, и постепенно бурное дыхание успокоилось. Закуток в три дзё, угол, отгороженный на отведенном под склад втором этаже, – это ее комната, тут она поставила у крохотного, выходящего на север оконца столик и повесила над ним бодисатву. Бодисатва, сидящий на облаке и играющий на флейте, – память об отце. Отец умер, когда она только-только окончила женскую школу, и остался в ее памяти молодым и ясноглазым. Он рисовал бодисатву незадолго до смерти, словно одержимый. Позднее Синобу узнала, что это был бодисатва Унтюкуё с фрески храма Бёдоин в Удзи.

– Не то. Нет, совсем не то!

Со вздохом, похожим на стон, он, сжимая кисть костлявой рукой, с силой ударял по листу бумаги.