Так дай мне напиться

К моменту появления Пропащего, братья громко спорили о политике. А о чем же еще спорить двум подвыпившим и повидавшим жизнь мужчинам, воспитанным в духе политической активности?

«А хрен-ли эти демократы?!» — кричал один из них. «Развалили всю страну к ебеной матери! А вот если бы…»

«Дак вот я тебе и говорю, — не уступая в напористости, вторил ему другой, — Грача надо выбирать. Он, мужик — молодец! Военный! Долго говорить не любит. Он им, б…м, покажет, как…» И дальше вворачивалась трехэтажная конструкция небезизвестного содержания, от чего аргумент приобретал невероятную весомость. Но в чем братья сходились твердо и однозначно, так это в том, что споря о чем-то, не стоит забывать и о выпивке. А по мере убывания оной, страсти накалялись все больше и больше. Когда количество средств выразительности стало преобладать над количеством смысловых значений, и разговор пошел на слишком высоких, даже по местным меркам, тонах, свершилось чудо: появился проводник.

«Здорово, отцы. Где динамит взяли?»

«Чего?»

«Понял. Проехали. Чего разорались, говорю?»

«Да не, мы чего… мы это… нормально все,» — принялся, было, уверять его младший из братьев. Но старший, видимо, принял это вмешательство за оскорбление и, поднявшись в полный рост, выразил свой протест, послав проводника открытым текстом в известном направлении. Дальнейшие события разворачивались стремительнее ядерной реакции: проводник потащил «бунтаря» в тамбур с целью проведения воспитательной работы, младший брат принялся заступаться за старшего, тут же подключились наиболее продвинутые «правозащитники» из соседних купе, в общей суматохе старший брат умудрился схватить со стола недопитую бутылку водки и, в порыве ярости считая всех своими врагами, разбил ее о чью-то голову, а горлышко с острыми краями воткнул в плечо младшему. Все это сопровождалось диким воем жены младшего и боевыми кличами с обеих сторон. В итоге всего этого, старший брат был отметелен в тамбуре проводниками, младшему стало плохо, а брюки Пропащего были забрызганы кровью, видимо, в качестве платы за просмотренный спектакль, главные участники которого были сняты с поезда на ближайшей же станции.

Но место, пусть даже и не свято, пустым оставалось недолго: через пару остановок в купе появились два азербайджанца, которые, с их слов, приходились Пропащему товарищями по несчастью.

«Ты панимаешь, как кинули нас?!! Дэнги, дакумэнты, вэщи — все украли!» — говорил один из них, обращаясь к Пропащему и доставая при этом из внутреннего кармана пиджака бутылку «Русской».

«У тэбя стаканчика нэту, а?»

Пропащему они не понравились и он, отрицательно помотав головой, уставился в окно. Остановка, где ему нужно было сойти, осталась уже позади и он собирался вести себя скромно, дабы и дальше оставаться незамеченным проводниками.

Стаканчиком азеров выручил невысокий и коренастый, деревенского вида мужик, который ввалился в купе со здоровенным рюкзаком за спиной на следующей остановке. Будучи в душе интернационалистом и видя такое дело, он немедленно присоединился к инородной компании, присовокупив к общему столу бутылку красного.

За окном, к тому времени, окончательно стемнело и вагон был освещен тусклым светом щаящих в полсилы ламп. Пропащему теперь вовсе не хотелось сходить на станциях и спрашивать у дежурных, не оставлено ли им что-нибудь для него.

«Наверное она, стерва такая, до сих пор думает, что я сижу и пьянствую где-нибудь в соседнем вагоне,» — думал он, глядя в черное и пустое окно, но видя лишь отражение трех веселых собутыльников у себя за спиной. Один из них обучал двух других азам простонародной русской речи, налегая при этом на их «Русскую», как необходимый атрибут процесса обучения. Что бы не мешать им, Пропащий забрался на верхнюю полку и, свернувшись калачиком, насколько позволяла ее ширина, задремал. Сквозь неспокойный сон он еще долго слышал, как неугомонная троица, раздобыв еще где-то водки, разрабатывает новые концепции Российской политики на Кавказе. Их голоса звучали все дальше и дальше, и вскоре он совсем перестал их слышать, погрузившись в глубокий сон.

Ему снилось, что он бежит по белому искрящемуся снегу навстречу большой и холодной луне, слышит позади себя шелест крыльев черного ворона и желает только одного: поскорей бы закончились дни зимнего солнцестояния.

Под утро он был разбужен громкими голосами: проводники пытались растолкать и привести в чувство того самого мужика, который с вечера так весело гуливанил с азерами.

«Мужик! Э-э-эй, мужик, просыпайся!» — трясли они его за грудки, пытаясь придать ему сидячее положение. «Ты до куда едешь?» Но тот лишь мычал, мотая головой, и снова заваливался на бок. В ходе последующего разбирательства выяснилось, что свою станцию он уже давно проехал, но зато те два азера, несмотря на их билеты до конечной, вышли как раз на той самой станции вместо него, прихватив при этом его рюкзак.

Пропащий так и не понял такого расклада: то ли они перепутали кто есть кто, то ли те двое хотели проводить третьего до дома, но позабыли взять с собой его самого.

«А ты докуда едешь?» — вдруг переключились проводники на Пропащего.

«Да я тут… это… проспал маленько. Но вы не волнуйтесь, я сейчас сойду».

И они махнули на него рукой, тем более, что через час поезд прибывал на конечную станцию.

3

Конечная оказалась большим городом с автобусами, троллейбусами и такси, так и снующими по привокзальной площади даже в этот ранний час. Больше всего Пропащий опасался, что на вокзале к нему тут же прицепится какой-нибудь уставший от безделья милиционер, так как вид был у него, прямо скажем, непрезентабельный: мятые брюки, тапочки на ногах, пиджак, одетый поверх старой линялой футболки, двухдневная щетина на лице. Но делать было нечего и, выйдя из вагона, он поплелся вдоль перрона, ежась от утреннего холода, к зданию вокзала. Оно было большим, двухэтажным, с двумя залами ожидания и буфетами, а так же множеством киосков, торгующих всякой мелочью, преимущественно — китайского производства. В общем, это был самый обычный вокзал самого обычного крупного города и, усевшись в зале ожидания и глядя на сонных транзитных пассажиров, Пропащий почувствовал себя уже вовсе не пропащим, а средним человеком, среди таких же средних.

Посидев немного, придя в себя и освоившись, он решил пройтись и осмотреться. Есть ему пока особо не хотелось, но все же он подошел к одному из буфетов, находившемся здесь же, в углу зала. Там было полно всего, включая выпивку и сигареты, даже горячие сосиски с гарниром подавали, но посмотрев на цены, Пропащий прекратил всякие дальнейшие исследования его содержимого. При этом он успел почувствовать чей-то изучающий взгляд, направленный на него со стороны ближайшего к буфету ряда кресел. Посмотрев туда, он увидел в углу, у самой стенки, пару барыг, которые о чем-то тихо и, как показалось Пропащему, недобро переговаривались, глядя на него.

Стараясь не обращать на них внимания, он направился к выходу из вокзала, ведущему в город. Постояв на крыльце и поглазев на полную суматохи привокзальную площадь, он не обнаружил там ничего для себя интересного. Ему хотелось пойти прогуляться в город, но не мог же он это сделать в тапочках! Задумчиво почесав затылок, он повернулся, что бы снова войти в вокзал, но тут случилось то, чего он так опасался.

«Стоять!» Пропащий буквально ткнулся носом в портупею одного из двух милиционеров, стоявших у него за спиной. Это были молодые, и не сказать что бы здоровые ребята (не в пример тому бугаю со станции), но, тем не менее, при всех положенных им причендалах и с дубинками наготове.

«Кто такой? Откуда? Документы есть?»

«Н-нет,» — произнес Пропащий оторопело и хотел, было, объяснить им, что к чему, но они, коротко скомандовав «Ну-ка пойдем!», буквально затащили его в двери вокзала и, свернув куда-то в сторону от основного прохода, доставили его в небольшое помещение с зарешеченными окнами, которое, как понял Пропащий, было дежурной комнатой милиции.