Приговор

— Вот уж повеселятся, — громко произнёс Такэо и попробовал засмеяться. Ему это удалось, но, раз начав, он уже не мог остановиться, в конце концов его внутренности свело судорогой и он скрючился от нестерпимой боли. Не будь это запрещено правилами, он упал бы и стал кататься по полу. Он ударился затылком о стену. Неожиданно оказавшийся упругим череп, как мяч, прыгал по жёсткой стене. Если не ограничивать силу ударов, череп может расколоться, но Такэо делал это не в первый раз и знал, что, как только сила удара перейдёт за грань допустимого, в глазах замелькают красные искры, оповещающие об опасности. Если прекратить биться об стену до того, как это произойдёт, кровь отхлынет от головы и станет легче. Он несколько раз повторил эту процедуру и услышал глухие ответные удары за стеной. Это его сосед Коно выражал своё недовольство. Такэо отошёл от стены, и стук в соседней камере сразу же прекратился. Он опять ударил. Стук возобновился. Проделав это несколько раз, Такэо подумал, что неплохо было бы поговорить с Коно.

Винт на ручке расшатался, и окно открывалось с трудом. Дотянуться до винта невозможно: мешает металлическая сетка, он дважды уже просил, чтобы ручку починили, но безрезультатно. В конце концов окно удалось распахнуть и сквозь щель внизу стала видна часть внутреннего дворика. Небольшой газон с засохшей травой пересекала асфальтовая дорожка. Вместе с ветром в камеру влетели человеческие голоса. В соседней камере играли в шахматы: «пешка — С-8», «слон — D-З». В воздухе металась грубая брань надзирателей, где-то визгливо переругивались женщины, кто-то громко смеялся, кто-то жаловался на невкусный обед…

Слышно было, как переговариваются его товарищи по несчастью, заключённые с нулевыми номерами, собранные в этом отсеке второго этажа четвёртого корпуса. Заключённые, номера которых кончались на два нуля, принадлежат к особо опасным преступникам, требующим специального надзора. Около десятка человек, так же, как и Такэо, приговорённых к смертной казни, ещё несколько человек, приговорённых к пожизненному заключению и ожидающих перевода в другую тюрьму, около двадцати человек, приговорённых к смерти или пожизненному, но подавших апелляционную жалобу и теперь ожидающих решения апелляционного суда, и около десяти подсудимых, дела которых пока ещё рассматривались в первой инстанции. То есть все эти люди либо уже были, либо ещё будут приговорены к смертной казни или пожизненному заключению — это первое, что их объединяло. А второе — все они содержались в условиях самой строгой изоляции — за прочными стенами одиночных камер. И, естественно, переговариваться могли только через окна.

Такэо окликнул Коно, но ответа не получил. Похоже, у соседа закрыто окно. Стукнув в стенку четыре раза кулаком, он снова позвал. На этот раз Коно откликнулся, хоть и приглушённым, еле слышным голосом. Такэо сразу ощутил на себе острый взгляд его треугольных глаз. Этот человек всегда вёл себя так, будто чего-то опасался.

— Я просто так, захотелось поболтать. Ты чем занимаешься?

— Читаю.

— Ну раз ты занят, я могу и попозже.

— Да нет, ничего, — сказал Коно таким тоном, будто делал одолжение. — Можно и сейчас. Давай, говори.

Такэо растерялся. Не сразу и сообразишь, с чего начинать.

— Впрочем, у меня к тебе есть вопрос, — сказал Коно таким тоном, будто был следователем, допрашивающим обвиняемого. — Ты вроде бы недавно был на приёме у начальства?

Такэо невольно вздрогнул. Откуда Коно мог узнать, ведь он никому ещё не рассказывал об этом.

— Ну, не то чтобы на приёме… — осторожно ответил он. — Скорее меня просто вызвали. Причём совершенно неожиданно.

— Гм… И что ты ему наболтал?

Коно по-прежнему говорил прокурорским, не терпящим возражения тоном. Он даже не удосужился спросить, зачем начальник тюрьмы вызвал Такэо, его интересовало только одно — что тот сказал. Коно был уверен, что очерёдность приведения в исполнение смертных приговоров устанавливается начальником тюрьмы, и полагал, что стукачи из числа заключённых нулевой зоны подробно доносят начальству о поведении приговорённых.

— Получил выговор за то, что слишком откровенно пишу о здешних порядках в своих «Записках заключённого».

— Ну, это мог сделать и начальник зоны.

— Но, видишь ли, — запинаясь, начал Такэо.

Как только речь зашла о начальнике тюрьмы, голоса, звучавшие вокруг, стихли, было ясно, что все украдкой прислушиваются к их разговору. Так что надо быть поосторожнее.

— Наверное, начальник тюрьмы испугался, что у него возникнут неприятности. Ну знаешь, права человека, свобода слова, то да сё… Вот он и решил лично сделать мне внушение.

— Гм… А что ты там такое написал?

— Понятия не имею. Не могу себе представить, что именно им не понравилось.

— Но ведь тебе, наверное, сказали? Указали на какое-то конкретное место?

— Да нет, ничего не сказали. Ограничились чрезвычайно мягким и расплывчатым внушением.

— Странно! Стоило из-за этого тебя вызывать!

— Мне тоже показалось это странным. Во-первых, рукопись уже прошла через цензора. И кому, как не ему, отвечать? Логическая неувязка, правда ведь?

«Логическая неувязка» — любимое выражение Коно, Такэо употребил его нарочно. И тот действительно сразу же перестал к нему придираться.

— Ну и странные же они типы! Сами не понимают, что делают. И всё же будь осторожней. Ничего хорошего, когда начальник тюрьмы лично тебя вызывает.

— Это ещё почему? — бодро, пытаясь скрыть тревогу, спросил Такэо.

— А ты что, не понимаешь?

— Нет, не понимаю.

— Ладно, проехали. Ничего хорошего в таком разговоре нет ни для тебя, ни для меня.

— Нет, ты уж изволь объяснить, в чём дело.

Такэо нарочно повысил голос, так чтобы было слышно всем окружающим.

— Начальник тюрьмы ни о ком из наших тебя не расспрашивал?

— Нет.

— И что же, речь шла только о тебе?

— Ну да.

— И у тебя не возникло никаких мыслей по этому поводу?

— Ну, честно говоря, мне это показалось странным.

— Ну, странным так странным, продолжай в том же духе.

Такэо не ответил. Коно тоже молчал. Замолкли и остальные. Ясно, что все прислушивались к их разговору. Стало слышно, как чирикают воробьи. Тут вдруг кто-то смачно и громко зевнул, словно говоря: «Вот скука-то». Наверняка Тамэдзиро Фунамото. Старик по кличке говнюк Тамэ, он любит повеселить публику. Раздался хохот, потом кто-то окликнул Тамэдзиро. Это послужило сигналом для возобновления разговоров. Из соседней с Коно камеры донёсся голос Оты, было отчётливо слышно каждое его слово.

— Ох, как же быть-то, птичка-то моя с самого утра совсем ничего не ест. Нахохлилась, стала как шарик от пинг-понга, явно какая-то хворь на неё напала.

— Если птица нахохлилась, пиши пропало. Вот и мой птенчик тоже хохлился, хохлился да и подох, — ответил Коно.

— Значит, и моя подохнет?

— А она гадит? Говорят, нехорошо, когда запор.

— Да не знаю я, было у неё что или нет.

— А ты присмотрись получше. И пощупай возле заднего прохода, если у неё запор, там должно быть затвердение.

— Ох, вот беда-то, как пить дать, подохнет. Совсем плоха. Если она помрёт, мне тоже конец, это уж точно.

— Ты сначала проверь, не запор ли у неё, — рассердился Коно.

— Да не понимаю я! Подохнет, это уж точно. У меня предчувствие. Дурное предчувствие!

Голос Оты задрожал, в нём звучало отчаяние. Ещё немного и он зарыдает. Так-то он человек жизнерадостный, даже слишком, но чуть что — сразу в слёзы, почему и стал мишенью для насмешек.

— Ну вот, сейчас заревёт, — сказал кто-то, и точно — Ота тут же разразился рыданиями. Послышались смешки. Тамэдзиро немедленно зарыдал тоже, передразнивая Оту.

— Я её пихаю, а она хоть бы что, не шевельнётся даже. Не иначе подыхает! Всё, ей конец. И мне тоже.

— И мне то-о-о-же! — кривлялся Тамэдзиро.

— A-а, подохнет, как пить дать подохнет, — голосил Ота. — И ты подохнешь. Все мы тут подохнем.

Тут где-то в самом конце коридора Катакири начал громко читать сутру. Его голос, заполняющий пространство и время, всегда начинает звучать произвольно и произвольно же обрывается. Иногда его хватает всего на минуту, иногда он не смолкает в течение двух часов, пока не осипнет.