Младший сержант Арбузов (СИ)

Арбузов ударил его в грудь кулаком.

Робот отлетел в сторону, согнулся. С искажённым от боли лицом выдавил:

– Отдачи нет, откат нормальный, гильза упала в ящик!

– Молодец! Следующий!

Арбузов, подзывая к себе молодых, «простреливал фанеры».

– Ну что, орлы! Привыкаем к суровым армейским будням! Это вам не бабма сиськи мять! Петруха, иди-ка сюда. Дай-ка я тебе лося всажу.

Молодой, по имени Петруха, подошёл к Арбузову, скрестив у себя на лбу руки ладонями наружу.

Арбузов всадил кулаком, от его удара Петруху слегка пошатнуло.

– А теперь музыкального лося, – и Арбузов снова врезал по ладоням.

Петруха уныло запел:

– От улыбки станет всем светлей.

И слону и даже маленькой улитке.

– Что-то ты невесело поёшь. Ладно, следующий.

Простелив всем «простого лося» и «музыкального лося», Арбузов сказал:

– Так, бойцы, на сегодня хватит, марш по койкам!

Отпустив молодых, Арбузов вместе со Стифом и Буреломовым пошли к Бардо в каптёрку.

Был разгар цветущего лета. На полях и в огородах у гражданского населения созрел мак. Сегодня двое молодых, по приказу «дедов», нарвали с огородов несколько растений.

«Деды» на перевёрнутом вверх дном утюге, используя его в качестве электроплитки, приготовили себе дозу, «вмазались».

Пока шёл сезон, Арбузов с друзьями каждую ночь готовили себе «ширево», «двигались по вене» и кайфовали. Они сожгли три утюга.

Утюги приносили им молодые. Они по приказу «дедов» воровали их в других ротах.

IV

В наряде по столовой Арбузов заступал помощником старшины. Почти всё время проводил в хлеборезке. Он тискал Любку, целовал её в губы, лез под халатик, под платье…

И она забеременела.

Узнав об этом, Арбузов спокойно сказал:

– Так, хорошо. Что будем делать?

– Я нэ знаю, Витя.

– Короче, делай аборт. Что ещё тут придумаешь?

– А можэ ты мэнэ замиж визьмэшь?

– Ты что охренела? Ты неизвестно под кого ложилась, а теперь меня крайним хочешь выставить. Даже и не думай.

– А я нэ знала, що ты такый.

– Какий такый? – передразнил её Арбузов. – Я такой, какой я есть. И ты думаешь, у меня есть желание оставаться с тобой в этом долбанном городе. У меня Херсон есть. У меня большие планы на жизнь. И ты в эти планы не входишь. Всё, базар окончен!

Как-то раз в увольнении вместе с Бардо и Буреломовым зашли на дискотеку. Из-за девушек подрались с местными. Едва унесли ноги.

Зло сорвали на молодых.

V

Дни тянулись за днями.

Молодые отсчитывали «дедам» стодневку.

Когда не было мака, «деды» маялись со скуки.

Арбузов с другими пристрастился играть в карты. Играли в покер, на деньги. И Арбузов проиграл Буреломову большую сумму. Под три своих месячных скромных сержантских зарплаты.

Долг нужно было отдавать. Буреломов был не из тех, кто стал бы прощать долг. И Арбузов был вынужден искать деньги. Он стал крутиться.

Первым делом решил «развести на бабки» Вербина, вызвал его в коридор.

– Да, брат, да, – тяжело вздохнул Арбузов, глядя на сослуживца. – Нехорошо.

– Что нехорошо?

– Нехорошо, нехорошо.

– Что нехорошо, никак в толк не возьму?

– Нехорошо, брат, нехорошо.

– Да что нехорошо, объясни толком? – недоумевал Вербин, глядя на сослуживца.

– Нехорошую историю мне про тебя рассказали, – с сожалением сказал Арбузов.

– Что за историю?

– Говорят, будто ты жопу за сапоги ставил, – Арбузов пронзительно посмотрел Вербину в глаза.

– Ты что!.. Витёк, не было такого. Не было.

– А пацаны говорят, что было.

– Кто говорит?

– Люди говорят.

Арбузов и Вербин стояли у окна, у входа в БАТО. Стоявший на «тумбочке» Стиф с интересом смотрел за развитием событий.

– Кто-кто говорит?

– Неважно кто. Люди говорят. Пацаны, чьему слову я верю.

– Враньё. Наговоры!

Арбузов, как бы рассеянно, будто бы он был в глубокой задумчивости, распахнул двери туалета. Там стояли Бардо, Буреломов и ещё человека четыре…

– Братва, – обратился к ним Арбузов, входя в туалет. Вербин суетливо вошёл за ним следом.

– До меня дошли слухи, будто Бэбик ставил жопу за сапоги.

– Это правда, Бэбик? – спросил Бордецкий, и тонкая насмешливая улыбка чуть тронула его красивые губы.

– Враньё, наговоры. Вот те крест! – испуганно заговорил Вербин. – Не было этого. Не было!

– Дай слова пацана? – потребовал сержант Цибуля.

– Слово пацана!

– Что слово пацана? Ты объясни, за что именно ты даёшь слово пацана? – потребовал Арбузов.

– Слово пацана, что я не ставил жопу за сапоги, – резко выпалил Вербин.

– Стоп-стоп-стоп, – сказал Арбузов, слегка толкнув Вербина в грудь. – Выходит, братец, ты балабол.

Вербин заморгал глазами. Он никак не мог понять.

– Ну что вылупился на меня, как на бабу? – сурово глядя, сказал Арбузов. – Ты в параше был?

– Ну был.

– На толчок становился?

– Ну становился, – отвечал Вербин, всё ещё никак не понимая, чего к нему привязались с глупыми расспросами.

– Становился. Штаны с себя снимал?

– Снимал.

– На очко садился, но при этом жопу за сапоги ставил. Так?

Вербин молчал. Он был подавлен. Он понял, что его поймали на словах.

– Что молчишь, Бэбик? – насмешливо спросил Бардо. – Или ты по-прежнему станешь отрицать, что жопу за сапоги не ставил, когда на очка ходил?

Молчание.

– Итак, Бэбик, что делать будем? – Арбузов сдержанно улыбался. Он был доволен, что всё так легко получилось. Рыбка легко клюнула и проглотила наживку.

– Пацаны, ну я ж не знал, – жалостно замямлил Бэбик.

– А это никого не гребёт, – жестоко сказал Арбузов, с размаху ударив Вербина в грудь. – Короче, слушай сюда. Через три дня у нас зарплата. Половину зарплаты – мне. За балабольство!

Вербин, чувствуя в горле тугой комок, тяжело сглотнул.

– Ты меня понял? – спросил Арбузов, схватив Вербина за воротник кителя.

– Понял.

– Свободен!

Когда Вербин вышел, «крутые» рассмеялись.

– Ловко ты его…

– Молодец, Витёк!

– Так и надо поступать с лохами.

– Я лохи для этого и созданы, – самолюбиво улыбался Арбузов. Он был доволен. Эту из Херсона, когда в марте месяце был в отпуске..

VI

Арбузов стоял у входа столовой, когда из неё вышел Евгений Клюковский.

Месяца два назад по просьбе его матери, приезжавшей в часть и разговаривавшей с подполковником Самоваловым, Клюковского назначили уборщиком в офицерскую гостиницу.

Офицерская гостиница располагалась на втором и третьем этаже, над зданием штаба части. На втором этаже жили неженатые молодые офицеры, в основном лётчики и техники из полка. На третьем было два генеральских номера, в которых принимали особо почётных гостей, и жили семейные. Сам Самовалов жил здесь же, в офицерской гостинице, на третьем этаже.

Клюковский постоянно находился в гостинице, ночевал с одном из номеров на восемь человек, где жили молодые лётчики.

С сослуживцами роты они почти не виделся. Редко встречался с ними в столовой. Он старался избегать случайных и ненужных ему встреч.

– Клюква, – окликнул Арбузов, – ну ты чего… не здороваешься с сослуживцами по роте, проходишь мимо?

– Ой, извини, Витёк… Я тебя не заметил.

– Разве я такой незаметный? Ты меня удивляешь, Клюква. Я смотрю, ты там, в офицерской гостинице, совсем расслабился?

– Ну, прости. Виноват!

– Смотри мне… Накажу. Ты меня знаешь. У меня рука тяжёлая.

Клюковский стоял, понуро опустив голову. С кем – с кем, а с Арбузовым ему хотелось видеться меньше всего. Клюковский по спискам числился в РМО, но в роте никогда не ночевал. По списку вечерней проверки ему всегда ставили букву «Н» – наряд. Клюковский постоянно жил в офицерской гостинице. В его обязанности входило убирать комнаты, в которых постоянно проживали неженатые молодые офицеры-лётчики, и в коридорах гостиницы поддерживать чистоту и порядок. В дореволюционной русской армии такой солдат назывался денщиком. Но после победы Народной власти использовать дореволюционный термин было как-то неэтично. В слове «денщик» было что-то унизительное. Народной власти оно напоминало времена «проклятого» Самодержавия и было в нём что-то «рабское». Поэтому Клюковский назывался политкоректнее – «хозобслуга». Но суть от этого не менялась. И если раньше у каждого офицера Российской Армии был свой денщик, то теперь, в Армии Независимой Украины, солдат хоз.обслуги в одиночку обслуживал пятнадцать офицеров, две огромных комнаты, два длинных коридора и лестничный проём. Всё очень честно, по-народному справедливо.