Королевский наряд

Конечно, в нынешние времена многое преобразилось на родине писателя, шахты в основном закрыты – уголь почти весь выбран, рабочие разъехались. «Но маленькая волшебная страна в моем сознании не умрет, – сказал как-то Чаплин, – и время от времени на память мне приходит то какое-то слово, то полузабытое событие и постепенно вырисовывается все четче. Тогда не просто возникает рассказ – заново воссоздается время, место действия и то, что было».

Многие рассказы, предлагаемые вниманию читателя в настоящем сборнике, похоже, именно так и сложились – как воспоминания о давно минувшем, о впечатлениях и переживаниях детства, открытии мира и себя («Битки на пасху», «Серый»). Писатель удивительно тонко передает оттенки психологии подростка: мальчишеское стремление самоутвердиться, несколько тщеславное желание доказать себе и окружающим свое превосходство, ловкость, «взрослость» («Диплом спасателя»). Впрочем, рабочему пареньку взрослеть приходится быстро: ему рано открывается несправедливость мира, в котором одни обделены, не имея даже права на работу («Бродяга»), а у других есть все.

Очень ощущается у Чаплина (рассказ «Королевский наряд») традиция, идущая от народных кельтских преданий, прославляющих находчивость и чувство собственного достоинства простого человека. Не будет преувеличением сказать, что верность своим принципам, умение при любых обстоятельствах сохранять чувство собственного достоинства – наиглавнейшая ценность в глазах С. Чаплина. Тот, кому это удается, велик и поверженный (как рабочий лидер Лэмберт, герой рассказа «Вечная память Лэмберту»), ну, а кто готов уступить соблазнам обеспеченной беззаботной жизни, пожертвовав при этом своими идеалами, навсегда теряет внутреннюю свободу и, быть может, человечность (как герой новеллы «На перевале»).

О чем бы ни писал Сид Чаплин, он всегда остается верен демократическим традициям английской прозы (из своих литературных учителей он сам не раз называл имена Дж. Элиот, Т. Гарди, Д. Г. Лоуренса), отличительная черта которой – неизменное внимание к интересам простого человека.

В 1965 году Чаплин посетил нашу страну, культура и особенно литература которой давно его интересовали: он не раз отмечал, что знакомство с произведениями Толстого, Чехова и Горького существенно повлияло на него. Чаплин был у нас не просто как турист, добросовестно знакомящийся с обязательной программой, – его кровно интересовало все, что он видел, – будь то музей Горького, перед памятью которого Чаплин благоговеет, или Дворец пионеров. Эта заинтересованность – выражение живейшей симпатии писателя, в душе оставшегося рабочим человеком, к Стране Советов. О своих добрых впечатлениях он по возвращении рассказал в статье, опубликованной в «Гардиан», и с той поры его связывают с нами узы дружеских отношений.

И. Васильева

Королевский наряд

Это совершенно не важно, что ты маленького роста, сказала бабушка, сажая меня к себе на колени, – судите сами, сколько времени ее рассказу. На улице мне в тот раз досталось, и я прибежал домой утешиться. Все Макканны малорослые мужчины. Твой дедушка, упокой, господи, его душу, был от горшка два вершка, а как держался – его пальцем никто не смел тронуть. И отец у тебя такой же. Одно слово – Макканны, и, если ты наберешься терпения, я расскажу тебе о самом первом, с которого и пошли в Англии Макканны.

Звали его Малютка Джон, он был сирота. И вот такая кроха остался один в большом угольном городе с длинными серыми улицами, с торчащими трубами и домнами, подпиравшими ночное небо, словно огненные столбы. Вообще-то он не был совершенно одинок, его, что называется, приютило семейство Макналти – хозяйка, Мери, доводившаяся его матери двоюродной сестрой, женщина славная, но уж очень замученная – шестерых горлопанов подняла, и хозяин, с таким характером, что не приведи бог. Джозеф Макналти, он у домны был главный человек. Он когда не молчал, то кричал, и почти все наследники его были горластые – Нил, Мик, Нед, которому лучше было не попадать на зубок, Мэтью, Питер и, наконец, Патрик, но этот был тихий, и сердце у него было доброе. Народу полный дом, особенно когда сойдутся все мужчины – рослые, грубые. И Малютка Джон Макканн жил там на птичьих правах. Он был на побегушках, донашивал за другими рвань, зимой сидел подальше от очага, а летом – поближе, спал с краю постели. И на заводе к нему так же относились. Кроме Джона, все ребята неплохо устроились, а за него дядя Джозеф не хотел просить.

– Пусть катает тачку да двор метет, коли сам чуть больше веника, – говорил дядя Джозеф, не стесняясь, что мальчик сидит тут же.

– Да он расплавится, как сургуч, когда мы выпустим металл, – добавлял злой на язык Нед.

Малютка Джон отмалчивался, в голове всякое вертелось, он закрывался от всех книгой про королей и героев древней Ирландии. Ему бы кулак покрепче да меч поярче! Тетушка Мери поднимала на него глаза, жалела парнишку. И работница Нора взглядывала на него, жалела: она тоже была сирота и почти ровесница Джона. И как его не пожалеть? Унеси – принеси, под ногами не крутись – другого разговора он не слышал. От этих мужиков дом ходил ходуном, и Малютка Джон все больше уходил в свою скорлупу. Но жалость – она была горше ругани, затрещин и обид, потому что Малютка Джон был живой комок гордости. Просто не мог он с ними развязаться, и постоять за себя не мог. Оставалось одно – бежать.

Он взял с собой только свои деньги и смену носков. Скоро носки истерлись, ботинки развалились – ведь всю дорогу он шел пешком. Сначала он шел на юг, в Лондон, но какая-то сила все время сбивала его на запад, и он перевалил через лысые Пеннинские горы и потом шел уже только на запад – к Ирландскому морю. Чего он натерпелся в пути – всего не перескажешь. И в канавах спал под проливным дождем, и в самый солнцепек по горам карабкался. Раз его подвез в двуколке, запряженной пони, веселый толстяк, взявший, как он пояснил, прогуляться и подышать воздухом своего черного бойцового петуха. Другой раз попался конюх верхом на вороном гунтере, [4] следом шли еще шесть лошадей, и Малютка Джон выучился ездить без седла. В этой компании он и переплыл Ирландское море – присматривал за лошадьми, когда конюх уединялся с виски.

Он прошел всю Ирландию из конца в конец и пришел на родину своей матери. Вот какой он увидел ее впервые. Белая гора поднималась белыми террасами, а на них, словно яйца птицы Рух из «Синдбада-морехода», лежали огромные валуны. Гора сверкала на солнце, но настоящее сокровище была деревенька у ее подножия. Две дюжины домишек, крытых соломой, при каждом клочок земли, на нем только-только впору развернуться паре осликов и поприветствовать друг друга, задрав голову и крича по-дурному; высокие и густые боярышниковые изгороди летом рдеют цветками фуксий. Джон не мог глаз отвести от такой красоты: зеленая трава, в палисадниках враструску сушится шерсть, за белой стрелкой дороги море барашками набегает на золотые песчаные отмели. А какое небо! Синее-синее на горизонте, где оно встречается со светло-голубым морем. Все тамошние жители были Макканны, невеликие ростом, зато чудесные люди – стройные женщины, крепыши дети, литые, как сжатый кулак, широкоплечие мужчины. Родные приняли его сердечно, словоохотливые старухи много вспоминали про деда с бабкой и, особенно, про мать, упокой, господи, ее душу. А жизнь там была суровая. В домах – земляные полы. Работали с раннего утра до позднего вечера. Но Малютка Джон не роптал, потому что был с ними одного роду-племени, такой же проворный, а у дяди, у Черного Джеймса, – там не знали, куда его посадить. И можешь ты мне поверить? Он скучал! По жарким печам и людным улицам. Он даже скучал по горластому дяде и шестерым горластым братьям, особенно по доброму Патрику. По тете Мери он скучал и – странное дело! – по работнице Норе, которую едва замечал прежде, и та вряд ли обращала на него внимание, хотя за день раз тысячу прошмыгнет мимо. Выходит, она ему нравилась. И что-то еще не давало ему покоя, что-то, в спешке оставшееся несделанным.