Я умею прыгать через лужи (сборник)

Плодом путешествия явилась и книга «Мы такие же люди» (1948). Девять месяцев Маршалл провел на крайнем, тропическом Севере Австралии, в малоисследованных районах полуострова Арнемленд, в миссиях на побережье залива Карпентария и на островах Торресова пролива. Он подружился с аборигенами, слушал и записывал их предания, сам заслужил прозвище Гуравиллы, сочинителя историй. Вскрывая подоплеку расистских вымыслов о безнадежных «дикарях», он предпочитает аргумент живого изображения, наглядности, но заканчивает речью обвинителя: «В Австралии существует рабство — рабство в самой постыдной и жестокой форме… У нас все еще можно, купив за десять шиллингов разрешение нанимать аборигенов, получить неограниченную власть над любым их числом… можно убить аборигена, но опасаясь наказания. Белым все можно!» [3]. Это был страстный призыв спасти коренных австралийцев. Собранные Маршаллом мифы и сказки аборигенов составили книгу «Люди незапамятных времен» (1952). Литературная обработка древних легенд сделана с большим художественным тактом, сохранен архаизм мифологического мышления, но кристаллы тысячелетней народной мудрости поэтически отшлифованы.

Сборники «Расскажи про индюка, Джо» (1910) и «Как ты там, Энди?» (1956) принесли признание Маршаллу-новеллисту. Несомненно их родство с национальной традицией реалистического рассказа, которая восходит к Генри Лоусону (1867–1922) и другим писателям «бурных девяностых», изображавшим простых тружеников, тех, кто, по словам Лоусона, «создал Австралию», с сочувствием и гордостью. Маршалл вновь повторяет «это мой народ», цитируя одноименное стихотворение Палмера в качестве эпиграфа: «это мой народ, и я с ним до конца» [4]. Однако у Маршалла эта демократическая традиция обогащена новым историческим и художественным опытом. В своем понимании возможностей человека и народа Маршалл исходит уже из практики эпохи великих революционных преобразований. Отсюда жизнеутверждающее, горьковское начало в его творчестве. Гуманизм Горького, его взгляд на литературу как плоть от плоти народной жизни оказали большое влияние на австралийского прозаика. «Наверное, есть тысячи писателей, — говорит он, — которые, как и я, нашли у Горького ответы на свои вопросы».

Лоусон и его современники были певцами буша — «настоящей» Австралии, которая начинается за городской чертой. И Маршаллу необычайно дорог этот своеобразный сельский мир, его природа, типы, быт, фольклор, хотя он давным-давно поселился в Мельбурне, втором по величине центре Австралийского Союза с населением в два с половиной миллиона, и бывал во многих странах Азии и Европы (дома у него хранились музейные реликвии — упряжь для волов, маслобойки, подковы, ножницы для стрижки овец, но все это погибло во время пожара). Но Маршалл не противопоставляет буш городу как средоточие всего истинно австралийского, а воспринимает его как часть большого мира. Писатель в совершенстве владеет искусством народного рассказчика — его устные рассказы даже записаны на пластинку. Маршалл вводит читателя в яркий, причудливый мир австралийского фольклора с его неповторимой образностью и юмором. Но в целом новеллистика Маршалла дальше отстоит от фольклора буша, чем творчество лоусоновской плеяды.

Особенность рассказов Маршалла не в напряженной сюжетной динамике, а в незаметном проникновении в суть того, что может показаться на первый взгляд заурядным, но достойным внимания, — невинное хвастовство четырехлетнего малыша («Расскажи про индюка, Джо») или облезлый ослик у входа в цирк, которого каждому хочется потрепать («Осел»). Маршалл необычайно ценит умение смотреть на окружающее глазами ребенка, при этом осмысляя увиденное зрелым умом. Приобщение к обыкновенному чуду бытия, которое происходит в его рассказах, можно было бы назвать эффектом детского видения. «Сохраняйте способность удивляться, не пресыщайтесь с годами, — советовал он в речи по случаю присуждения ему в 1972 году звания почетного доктора права Мельбурнского университета. — … Писателю исключительно важно видеть все, словно в первый раз». Увы, и свежесть восприятия, и счастливое предвкушение грядущего, «большие ожидания» иной раз тонут в рутине, исчезают под бременем невзгод, когда завтрашний день не сулит ничего хорошего. Впервые посетив в 1964 году Советский Союз, писатель радовался тому, что люди, воспитанные обществом, строящим коммунизм, не знают этих духовных потерь и живут с перспективой «еще и еще более прекрасного» [5].

Понятно, что с особой охотой Алан Маршалл пишет о детях, о природе и животных — о том, что очищает душу от скверны ложного, пошлого, враждебного человеку. В улыбке, которую вызывает у него поведение ребенка, нет снисходительного умиления — в ней доброта, понимание, надежда. Ведь то, что останавливает его внимание: детская тяга к самостоятельности, дух приключений, любознательность, упорство правдолюбцев, самоотверженная смелость, — обещает в будущем человека такого, каким он должен и может быть. И в рассказах, и в первой части автобиографической трилогии Маршалла живет прелесть детства, о которой замечательно сказал Константин Паустовский: «Светлыми и чистыми глазами мы смотрели на мир, и все нам казалось гораздо более ярким. Ярче было солнце, сильнее пахли поля, громче был гром, обильнее дожди и выше горы. И шире было человеческое сердце, острее горе, и в тысячу раз загадочнее была земля, родная земля — самое великолепное, что нам дано для жизни» [6].

Анималистские рассказы Маршалла не преследуют естествоиспытательских целей, хотя зоркость наблюдений могла бы удовлетворить знатока буша. Они — о людях и животных. Анималистская струя возникла в австралийской литературе, как только она занялась поселенцем-пионером. Ведь для него так много значили и верный пес — охрана, спутник в странствиях, и добрый конь (о приверженности австралийцев к конному спорту и лошадям написаны тысячи страниц, и Маршалл разделяет эту наследственную любовь). Одинокий фермер или пастух, беседующий с собакой, единственным слушателем, — характерный персонаж австралийского рассказа XIX века. Во второй половине XX века, когда человечество столкнулось с экологическими проблемами, в литературе все чаще стали раздаваться голоса в защиту уникальной австралийской фауны, любых хищнически истребляемых животных.

Смысл рассказов Маршалла но в единоборстве человека и животного. Загонщик, которому поимка дикого коня стоила огромных усилий, ночью потихоньку выпускает его на волю, и это истинная его победа: собственнический инстинкт отступает перед сочувствием к животному, признанием его права на свободу («Джентльмен»). А бывшему солдату жаль маленькую утку в тихой заводи, под чистым небом — комочек жизни и покоя, о которых он мечтал в аду войны («Солнцу навстречу»).

Эти строки австралийской поэтессы Мэри Гилмор могли бы передать эмоциональную тональность рассказов Маршалла «Серая кенгуру», «Моя птица». Писатель создает образы, в которых сконцентрированы драматические контрасты мировосприятия.

«Моя птица!» — на языке орущих в жадном азарте охотников означает желанную добычу, а в устах метиса Дэна, охраняющего заповедник, это возглас победы над сеятелями смерти: птица улетает под градом пуль.

В рассказах-сценах без главных героев — «В полдень на улице», «Красногривые дикие кони» — свет падает то на одно, то на другое лицо, выявляя взаимосвязь людей, их взаимозависимость. Вокруг девушки, упавшей в обморок, собрались прохожие: и любопытствующие, и всезнайки, и добрые души, которые приводят ее в чувство. Ей же хочется спрятаться от «этих противных людей», и она благодарит инкассатора, отвезшего ее домой, за то, что он «не такой, как они». В его словах, брошенных на прощанье после минутной паузы («А ведь я тоже стоял вместе со всеми!»), — внутренняя честность художника, которому одинаково чужды и ложный глянец, и мрачные краски возведенной в абсолют разобщенности.