Здравствуй, Никто

Она не рассказывает, как она ладит со своими родителями. А меня они и на порог не пускают. Я всерьез думаю, что ее мать от всей души желает мне сломать где-нибудь шею.

Вскоре после той эпопеи с больницей ее родители побывали у нас дома. Меня не было. Не устаю благодарить небеса за это. Меня заставили судить футбольный матч под дождем. Помню, я страшно досадовал, что не вовремя подвернулся, но зато, когда я вернулся домой, они уже ушли. Судя по всему, визит был недолгим. Миссис Гартон подготовила разгневанную речь и без запинки продекламировала ее от начала до конца. Говорят, она была страшна в праведном гневе. Мистер Гартон больше молчал, лишь время от времени прочищал горло и протирал очки галстуком. Отец сидел и слушал. Когда я пришел, он оставался в той же позе. Напротив беззвучно работал телевизор. Отец сидел, невидящим взглядом наблюдая за мельканием красок на экране и словно бы пытаясь укутаться от окружающей его холодной тишины в какую-то невидимую шубу, но по его недовольному виду казалось, что время от времени снежинки все же попадают ему за шиворот. Я тут же почувствовал, что здесь только что побывали Гартоны, и попытался неслышно проскочить к себе наверх, но отец легонько махнул мне рукой, и я сменил курс и устроился на ручке невысокого кресла рядом с ним.

— Жаль, что не ты рассказал мне обо всем. — Его голос звучал совсем слабо. — Появляется какая-то женщина, какие-то крики, ничего не поймешь. Говорит, что ты должен жениться на Элен. А я все думаю, о чем это она?

— Я хотел рассказать. — Я не мог выдавить ни слова. Словно какая-то лягушка забралась мне под кадык, сидит в горле, как в водосточной трубе, и глазками мигает.

— С парнями такое дело, что они всегда могут, если захотят, спрятаться в кусты, — грустно сказал отец. — Или им кажется, что могут.

Телевизор мелькал перед глазами, словно бешеный зверь, запертый в клетку, но не теряющий надежды вырваться на волю. Я прочистил горло.

— Я не хочу в кусты.

— Правда? Очень интересно. И что же, ты действительно собираешься жениться в восемнадцать лет?

Поженимся, снимем квартиру. Займу денег, будем выплачивать в рассрочку. Может быть, расплачусь когда-нибудь, вот будет мне столько же лет, сколько отцу. Впору было ужаснуться. Или подумать о реинкарнации. Что же, в следующей жизни буду поумнее.

— Ну, и какие у тебя планы? Как насчет образования? Насчет Ньюкасла?

Я закрыл глаза. Ну, хватит уже, отец, остановись.

— Может, ты думаешь взять ее с собой? И что там девочке делать? Нянчить ребенка в студенческой каморке посреди Ньюкасла, без друзей, без семьи?

Лягушка под кадыком беспокойно заерзала.

— Все знают, что она толковая девчонка, эта твоя Элен. У нее должно было быть грандиозное будущее.

— Да, она замечательная, — пробормотал я. — Таких больше нет.

— Ты хочешь, чтобы она тоже выбросила на помойку все свои планы? О чем ты думал, черт тебя возьми?

Вся комната расплывалась передо мной. Мерцание телевизора резало глаза.

— Ты знаешь, что говорит ее мать? Или ты женишься на ней, или больше никогда ее не увидишь. И я ее понимаю, Крис. Такова жизнь: сделал — значит, отвечай.

Я протянул руку, чтобы погладить кота, ощутить тепло и покой, которых мне так недоставало, и тот очень нежно и спокойно схватил мой палец зубами. Он не станет кусать, если не злить его. Я высвободил палец и поднялся с кресла. Отец поднялся следом, выключил наконец телевизор и подошел ко мне. Он немного хромает, совсем немного, какой-то несчастный случай на работе. Помню, когда я был маленьким, некоторые из моих друзей из-за этого его боялись. Он подошел ко мне, укоризненно качая головой, и я в первый момент почему-то отшатнулся в испуге. Но отец просто положил мне руку на плечо и сказал:

— Ты не думай, Крис, я на самом деле очень тебе сочувствую, но что делать?

И мне снова захотелось увидеть мать.

15 мая

Здравствуй, Никто.

Наверное, я была не в себе, когда согласилась на эту поездку. Я поехала потому, что хотела побыть с Крисом. Матери я наврала, что это школьная экскурсия, и хотя я бог весть сколько не была в школе, это сработало. Жутко себя чувствуешь, когда приходится врать родной матери. Мне действительно стыдно. Но у нее такой характер, что ей практически никогда нельзя говорить правду. Она не хочет ее знать, не хочет знать о тебе, милый Никто. Для нее ты не существуешь. Поэтому мы о тебе и не говорим.

Но разговаривать нам больше не о чем, стало быть, мы и вообще больше не разговариваем. Да, как это ни прискорбно, похоже, я окончательно потеряла ее. Мы встречаемся и расходимся, как чужие. Ем я у себя, потому что с тех пор, как я стала изгоем в собственной семье, есть за общим столом стало невыносимо. Отец ведет себя так, будто я хрустальная: все время спрашивает, как я себя чувствую, подкладывает мне за спину подушки, подтыкает одеяла. Но когда я играю Шопена, он больше не пускается выделывать джазовые вариации левой рукой на верхних клавишах, и он больше не подшучивает над нашими отношениями с Крисом и не ставит свои любимые пластинки, под которые он раньше мог часами выбивать чечетку, сам над собой потешаясь.

И во всем этом виновата я одна.

Поэтому, когда Крис позвал меня поехать с ним в Карлайл в гости к его матери, я, не задумываясь, согласилась. Наверное, в тот момент мной уже полностью завладело отчаяние. Может быть, эта поездка поможет мне снова найти общий язык с моей матерью, решила я.

Когда мы добрались до угла улицы, где она жила, Криса залихорадило. Если бы не я, он бы, вполне возможно, потоптался бы вокруг дома и отправился обратно на первом же поезде.

— Да ладно тебе, можно подумать, ты к зубному идешь, — попыталась я встряхнуть его. Но я прекрасно понимала, что происходит у него в душе. Милый Никто, я надеюсь, что мы никогда не станем друг для друга чужими.

Оказалось, что мать Криса курит, из-за этого она сразу потеряла в моих глазах несколько очков. Когда она открыла дверь, я сразу почувствовала сигаретный запах у нее изо рта, да и от одежды тоже несло табачищем. Мне чуть плохо не стало. Такая симпатичная — и такая от нее вонь… Хотя, в каком-то смысле, это даже придало мне уверенности. Можно не бояться, что сейчас она начнет давать нам указания: делайте то-то и то-то. Потому что те, кто отравляют себя и других никотином, не имеют права давать окружающим никаких указаний, вот что я думаю. Поэтому я успокоилась, унюхав этот ее запах. Никто не смеет отравлять тебя всякими ядовитыми газами, я им не позволю.

Она выглядела намного моложе, чем отец Криса. На ее лице не было косметики, одета она была тоже не сказать, чтоб уж как-то особенно модно, но выглядела по-настоящему привлекательно со своей короткой, мальчишеской стрижкой и огромными черными глазами. Такими же глазами, как у Криса. На вид она была вполне довольна жизнью. Наверное, это все из-за скалолазания: свежий воздух, регулярные физические нагрузки и все такое. Даже обидно, что она курит. А то, глядишь, могли бы и подружиться. Крис, естественно, жутко нервничал: все время улыбался, а то начинал зачесывать волосы назад всей пятерней. В конце концов они так у него встопорщились на макушке, что мне самой захотелось подойти и пригладить их. Интересно, не испытала ли она в тот момент похожее чувство?

Этот ее новый парень тоже был дома. Он оказался точной копией тысяч других альпинистов, которых я навидалась у нас на Стенеджском обрыве. Даже седеющая бородка у него была, а ведь это их непременный атрибут. Я не раз видела, как они возятся там со своими веревками, карабинами, крючьями и еще бог весть с чем.

Было очень жарко, и он нацепил шорты. Ноги у его были здорово волосатыми. Могу на что угодно поспорить, что он с ног до головы покрыт волосами. Когда он присел, на коленке у него обнаружился синий узел варикозных вен, словно маленькая виноградная гроздь. Он поймал мой взгляд и прикрыл коленку ладонью.