Икс

— Ну а это что, по-вашему? — ликуя, спросил Лаптев.

Шоу помедлил. Это было похоже и на сливу, но таких красных и мясистых слив не бывает, и на дивную гигантскую ягоду, какие, возможно, растут лишь в Сибири, и на какую-то, черт ее знает, клубнику без семечек, — но цвет был подлинно алый, тот самый, как кровь рабочего класса.

— Право, я теряюсь, — сказал он.

— Это помидор! — воскликнула Катерина. — Наш колхозный помидор!

«Господи, — подумал Шоу. — Я уж и забыл, что бывают вещи, красные от природы. Так истина приходит в облике парадокса: ты думаешь, что перед тобой парадокс, — а это таблица умножения».

И он записал это в книжечку.

— Ну а теперь пообедаем — и к Дарье Михалне! — сообщил председатель. Они подошли к пахнущей краской постройке, из которой доносились сквозь краску запахи еды. — Вот, так сказать, наша колхозная столовая, куда советский человек может прийти покушать, не впрягая советскую женщину в кухонное рабство.

Антонов почему-то пропустил эту неточность и перевел, как было сказано. «Значит, и здесь, при всем их равенстве, советский человек не то же самое, что советская женщина, — подумал Шоу. — Слава богу, еще живо в них что-то человеческое».

В дверях столовой появилась баба с хлебом-солью. Хлеб и соль оказались нормального цвета. В самой столовой не было ни души.

— Время не обеденное, — объяснил председатель. На самом деле время было самое обеденное, но работникам колхоза загодя сказали, что обедают они сегодня часом позже. Гостя усадили за стол, и перед ним появилась тарелка густого красного (это уже не удивило, борщ подавали и в гостинице) супа с плавающим в нем жирным куском мяса.

— Простите, но я не ем мяса, — осторожно заметил Шоу.

Повисла пауза. Затем переводчик начал что-то быстро говорить председателю, а тот — поварихе. Гость не мог понимать, о чем речь, а говорили они вот что:

— Георгий, ты понимаешь, что ты творишь? — возбужденно шептал Антонов.

— А мне кто чего сказал? Что я сделаю? Эй, Фроська! Слышь, че? Мяса, говорит, не ест! То есть вообще не ест, понимаешь ты? Что там у тебя еще?

— Ест, не ест! Поработал бы по-человечески, на земле, все бы съел, — ворчливо отзывалась повариха. — Ниче, щас дам ему другого, который для наших.

— Ну, теперь можно и к Дарье Михалне! — Доев, Лаптев встал и похлопал себя по животу. — Николай ждет уж.

У столовой действительно ждала телега, запряженная печальной серой лошаденкой. Николай был приземистый мужичок в алой рубахе — он стоял возле лошади, что-то шепча ей в ухо. Ехали минут двадцать, телега привезла их к рядам длинных бараков — запах навоза тут витал и вовсе невыносимый, он перебивал даже стойкий и неизменный запах свежей краски. Антонов побледнел, а председатель будто не замечал вони.

— Животные у вас тоже красные? — спросил гость.

— Мы работаем над этим. Красить пробовали, но они дохли. Коровы сейчас на выпасе, так что пойдем прямо к Дарье.

Они обогнули ближайший барак. За ним обнаружилась огороженная площадка, посыпанная свежей соломой. Посередине площадки возвышался серый бугор.

— Вот, так сказать, наша героиня, сама Дарья Михална, красавица наша, кормилица! — Председатель подобрал ком земли и бросил в бугор. Он зашевелился.

Это была самая гигантская свинья, которую когда-либо приходилось видеть кому-либо. Лениво привстав, Дарья Михална посмотрела на посетителей маленьким заплывшим глазом. Затем с неожиданной резвостью вскочила, так что гости отпрыгнули, постояла, качаясь на маленьких копытцах, и с тяжким вздохом рухнула обратно, продолжая, однако, настороженно поглядывать на людей. Она была страшна. В ней одной поместился бы сам сатана со всем своим легионом.

— Шестьсот пятьдесят три килограмма, — с восторгом прошептал председатель. — Это год назад, с тех пор не вешали. Самая большая свинья в мире, уверяю вас!

Почти полторы тысячи фунтов. Шоу не мог отвести глаз от Дарьи Михалны. Она же глядела на него, разом поняв, кто тут главный зритель, всем своим видом говоря: «Ты никто, вы все никто, вы существуете, чтобы я ела!»

— Мы Дарью Михалну бережем, — продолжал председатель. — Чтоб жила долго и росла.

— Какие же поросята рождаются? Этак вы выведете свиней размером со слона.

— Слона не видал, но скажу вам так, товарищ писатель, — поросят мы с нее не имеем — это ж еще не всякий хряк управится. Да и говорю ж — бережем ее, родимую! А с поросят свинья худеет.

— Значит, на котлеты?

Председатель даже вздрогнул.

— А еще вегетарьянец, товарищ писатель! Это как же Дарью Михалну на котлеты? Это ж как меня вон или вас все равно. Она — наша гордость. Может, даже к премии приставят.

— Что ж, вы ее заслужили. — Шоу все смотрел на свинью. Она с трудом подняла голову.

— Да не нас к премии, ее, Дарьюшку! Нас-то чай много, а она одна такая.

Свинья издала протяжный стон. Тут же откуда-то со стороны бараков примчались две совсем юные девчушки, вдвоем они тащили здоровенное ведро с дурно пахнущим месивом. Осторожно отодвинув щеколду, они втащили ведро в загон, вывалили содержимое в корыто и метнулись назад — но свинья оказалась проворнее. Вновь подскочив с невообразимой для такой туши прытью, она разбежалась и тупым рылом боднула зазевавшуюся девчонку пониже спины. Та с визгом повалилась на солому — солома сбилась и под тонким слоем обнаружилось месиво из грязи и навоза.

Дарья Михална невозмутимо отвернулась и, волоча брюхо по земле, вразвалку поковыляла к корыту, погрузила туда голову и стала жрать, рыча и похрюкивая.

— Георгий, почему ее так зовут? — спросил гость.

— Так Мишки Косого была свинья до коллективизации, вот и Михална. А теперь общественная.

— А где теперь хозяин?

— Сожрала, — вздохнул председатель. — Год уж как. Голодная была, так-то не тронула бы. А он к ней зашел по старой памяти, а Дарья-то привыкши, что он с кормом, а он пустой. Ну и обиделась, красавица.

Шоу посмотрел на свинью.

— Но если ни поросят, ни котлет, да еще бросается, то зачем же она… такая? — недоумевая спросил он. Лаптев оторопел.

— Да как же вы, товарищ писатель, не поймете?! Она ж вон какая! Как это зачем? Я вам так скажу: если свинья такая огромная, то и спрашивать не надо, зачем она.

И теперь наконец начал проступать смысл. В словах председателя читалась та самая разгадка, ответ на вопрос, которым задавались многие западные умы, говоря о Советском Союзе.

— Но вообще-то, — председатель понизил голос, — вообще-то, кое-что нам Дарья Михална дает.

Свинья все ела. Председатель приблизил губы к уху гостя и прошептал:

— Вы только представьте, сколько ценнейшего навоза…

Вот так и мы, подумал Шоу, но додумывать эту мысль у него не было сил. Поговорю с Шелестовым, он поймет, — подумал он с тихой радостью.

Между тем На Самом Верху без восторга отнеслись к перспективе этой встречи.

— Что, товарищ Шоу доволен? — спросили там.

— Доволен, но ищет встречи с товарищем Шелестовым, — трепеща, сообщили соответствующие.

— Это неуместно, — сказали в ответ. — Товарищ Шелестов писатель, а не оратор. Как всякий серьезный писатель, он сосредоточивается, когда пишет, и тратит на это все силы, а говорить товарищу Шелестову необязательно. Нужно проследить, чтобы товарищ Шелестов был плотно занят.

Так и вышло.

23 июля 1930, Москва

Смотр советского хозяйства был организован с римским размахом. На полную мощность включенное солнце — зимой, конечно, посинеем, зато сейчас уж изумим всех гостей! — заливало бесконечные ряды шатров, простирающиеся до горизонта. Воздух был битком набит запахами: сладости, фрукты, овцы, немытые люди. Все это не только цвело красками и пахло, но и издавало невообразимую какофонию. Туго шевелилась толпа — пестрее не придумаешь, и Шоу пораженно вертел головой на птичьей жилистой шее. Рядом семенил Петр, переводчик, рассказывая на ходу о том, какое несомненное значение имеет именно сегодня эта выставка для страны, едва только вставшей твердо на ноги.