Громила

Внимательно слушая, не произнося ни слова осуждения, Бронте впитывает в себя мои слова, потом наклоняется и целует меня в ухо, даря мне исцеление, хотя она этого не понимает и никогда не поймёт, и шепчет: «Но ты выбрал, Брю, ты выбрал меня и Теннисона. Ты пустил нас к себе...»

И я киваю и шепчу в ответ: «Пообещай, что вы запрёте за собой двери».

26) Перечисление

27) Отверстия

С волосами на загривке дыбом, с терзающей мой мозг скрытой паникой я вхожу в чашку Петри отчаяния, в бездну хаоса — в школьную столовую,

Где личинки троглодитов, потомки синих и белых воротничков, практикуются в грязных социальных навыках — павлиньем хвостораспускании и обезьяньем грудоколочении, объятые сатанинским запахом столовских равиоли,

Где, неохотно становясь в очередь, я избегаю смотреть кому-либо в глаза, но вижу у дальней стены столовой Теннисона и его подружку, Катрину,

Которые льнут друг к другу, словно заряженные частицы, и мне интересно, отважилась бы Бронте вот так льнуть ко мне — под осуждающими злыми взглядами гормонально вздрюченного школьного зверинца, если бы не избегала столовки, как чумы,

Когда безволосая обезьяна по имени Оззи О'Делл протискивается в очередь впереди меня, как будто я — лишь кусок фальшивого мяса, которым начинены равиоли, и обращается ко мне по кличке, которой он с куда большим удовольствием прицепил бы какому-нибудь ученику из группы специального образования [14], если бы это сошло ему с рук.

«Эй, дебил, подвинься!»

«Нет. Конец очереди — вон там».

«Разбежался! Я тороплюсь».

«Я тоже».

«Куда же это? На дополнительные занятия для придурков?»

И пока он ржёт над своей идиотской остротой, я думаю о том, что ещё недавно сдал бы назад, но знакомство с Бронте преобразило меня, и теперь я готов постоять за себя в моменты вроде этого, в которые раньше почувствовал бы лишь головокружение; так что когда сонноглазая повариха подаёт Оззи тарелку с равиоли, я говорю ему, что напрасно он обрил башку наголо ради соревнований по плаванию, потому что тогда все видят, сколь мал его мозг, точно так же, как обтягивающие плавки разоблачают перед всеми, сколь ничтожны и другие части его тела,

Отчего его друзья ржут над ним, а не надо мной, и сам Оззи ржёт, мол, это так смешно, что я заслуживаю получить равиоли первым, и вручает мне затем свою тарелку с раскисшими, слизнеподобными кусочками теста, и я озадачен до такой степени, что допускаю мысль о его искренности, ведь я не знаю правил игры,

В то время как он кладёт палец на мой поднос — исподтишка, так что сонноглазая повариха ничего не замечает, и нажимает, опрокидывая весь поднос, превращая равиоли в клейкую шрапнель, которая разлетается и заляпывает всё вокруг, в том числе и эксклюзивные наряды нескольких онемевших учеников,

Которые слышат, как Оззи называет меня неуклюжей ошибкой природы, и верят ему, и вся столовая взирает на меня так, будто это действительно моя вина, и я знаю, что это поражение, потому что как бы я ни хотел бросить всю мою ярость ему в морду, как бы ни желал поиграть в футбол его безволосой башкой — я не могу; и разве не стали бы они все — отсюда и до самых краёв их жалкой вселенной — ржать, как кони, узнав, что парень — кандидат на электрический стул — не может даже пальцем никого тронуть, не может причинить боль, даже если она заслужена.