Слой 1

— Хоцю лулить, — сказал сын.

Кротов разблокировал сигнализацию и усадил Митяя на шоферское сиденье. Митяй крутил баранку, блестел проснувшимися глазами, пробовал дотянуться до рукоятки передач и чуть не свалился вниз, к грязным педалям. Кротов едва успел поймать его за капюшон курточки, пристегнул к сиденью ремнем безопасности, но Митяй раскричался — не мог в таком положении дотянуться до руля, — выскользнул, крутясь, из-под черной шлеи и чуть не свалился снова. Кротов рявкнул на него, как пес на щенка. Митяй притих и смотрел на отца то ли виновато, то ли обиженно.

Кротов не всегда понимал сына, и подчас ему казалось, что маленький сын знает куда больше жизнь, чем отец предполагает об этом.

У Сашки Дмитриева была интересная теория на этот счет. Он утверждал, что дети в момент рождения знают все, что знает Бог, но, постепенно взрослея, забывают.

Из подъезда вышли Ирина и Степан, и буквально следом вылетела именинница Лариса в пальто внакидку, в туфлях на каблуках, замахала в воздухе какой-то двухвостой тряпочкой. Ирина ахнула, всплеснула руками. Выяснилось: Митины колготки, забытые на батарее в спальне. Ирина обнималась с двоюродной сестрой, а та смотрела на Кротова из-за плеча жены совершенно блядскими глазами, серыми в опушке длинных загнутых ресниц. «А ведь ничего, — подумал Кротов. — Весьма и весьма ничего». Когда уже садились в машину, Лариса протянула ему пухлую ручку и сказала:

— Вы к нам совсем не ходите, Сережа.

Кротов не чувствовал себя сильно выпившим и вполне мог вести машину сам, однако Степан уже расселся по-хозяйски на шоферском сиденье, с интересом лапал набалдашник на руле, качал пальцами влево-вправо стоявшую в нейтральном положении ручку передач, оглядывал забитую датчиками приборную панель.

— Нормальный аппарат, — уважительно произнес Степан.

Кротов передал ему связку ключей, двумя пальцами отделив хромированный клинышек замка зажигания.

— Как ты себя чувствуешь, Сережа? — спросила жена.

— Отлично, — ответил Кротов.

Они все трое сидели сзади, Митяй посередине, верхом на откидывающемся подлокоточном валике.

— Неправда, — сказала Ирина. — Ты какой-то сердитый сегодня.

— Устал немного. — Кротову был неприятен этот разговор в присутствии постороннего.

— Не переживай, Сережа. Сашку уже не вернешь, и ты в этом совсем не виноват. Я же знаю, сколько ты сделал для него. Митя, сиди спокойно, пожалуйста.

— Ну что, поехали? — спросил Степан.

Трогаясь с места, он недогазовал и заглох, но потом ехал уверенно, без дерганья, и Кротов вскоре перестал следить за ним и дорогой, благо, жена взяла на себя роль штурмана и беспрерывно подсказывала Степану, куда поворачивать.

— Да понял я: угол Профсоюзной и Советской! — не выдержал Степан. — Знаю я ваши дома, не волнуйтесь, доедем.

Фиксируя ладонью митяеву коленку, Кротов еще раз прокрутил мысленно слова жены и ему стало стыдно, потому что весь вечер он думал и страдал совсем не об умершем Сашке. Всю первую половину застолья, пока не выпил и не взял в руки гитару, Кротов думал о деньгах и о том, что с ним, Серегой Кротовым, может случиться и случится почти наверняка, если он не найдет способ выкрутиться из создавшегося дурного положения.

Когда он в сердцах сказал Лузгину, что, мол, и убить могут, это было не просто расхожей фразой, хотя Кротов и не думал, что дойдет до таких крайностей, причем именно с ним. Незавидное и несвободное положение директора филиала имело одно преимущество: все, кому надобно, знали об этом и понимали, что Кротов — всего лишь стрелочник на финансовых путях и стрелять в него совершенно бессмысленно. Поставят другого, а то и вовсе закроют или переведут филиал в Ханты-Мансийск или Нижневартовск под новую «крышу».

Стратегия банковской деятельности, в том числе и теневой, определялась и контролировалась из Москвы. Кротову сообщали, какие деньги и от кого принять, какие и кому выдать. Даже в случаях с так называемыми «ночными» депозитами ему совершенно четко указывали, какой структуре и на каких условиях передать средства, якобы продолжающие лежать без движения на расчетных банковских счетах той или иной организации. Свою долю от теневых операций Кротов получал регулярно, деньги в банк возвращались, как правило, вовремя, поэтому ни ревизоров, ни рэкета он не боялся, пока не ступил на собственную площадку для «игры», дарованную ему московскими хозяевами за примерное поведение.

Самый большой свой «откат» — сто тысяч долларов наличными — он получил в конце прошлого года, когда ухитрился профинансировать нефтяную экспортную сделку, «оплатив» операцию деньгами страховой компании, державшей «казну» в его филиале. Страховщики понятия не имели, где гуляли их миллиарды: по бумагам ничего не происходило. Президент головного банка Филимонов операцию одобрил, в случае форс-мажора обещал закрыть «дыру», за что и взял ровно половину кротовского «отката».

Кротов вспомнил, как два часа ждал связного в огромном холле московской гостиницы «Украина». Прилетел из Тюмени рано утром, был голоден и нервен; в кармане лежал обратный билет на сегодняшний же вечерний рейс.

В глубине холла мерцал огнями буфет, манил запахом свежего кофе, но Кротов не решался даже на минуту покинуть кодовое кресло — справа, напротив столика вахтеров. Он не знал в лицо связного и боялся его упустить.

В конце второго часа в холле появился заспанный мужик в спортивном костюме «Найк» с полиэтиленовым пакетом в руке. Мужик лениво подошел к Сергею, посмотрел на него мутными глазами.

— Это ты Кротов? Паспорт покажи.

Сергей торопливо полез в карман, среди кучи билетов и командировочных бумаг нашарил твердую книжечку. Мужик полистал паспорт, вернул его и протянул Кротову пакет.

— Извини, друг. Загуляли вчера. Будь здоров.

Все так же лениво, вразвалку, мужик побрел к лифтам. Кротов с трудом распрямил отекшие ноги, в легком шоке вышел на огромное гостиничное крыльцо. Водители-частники у подножия лестницы делали ему знаки, но Кротов прошел направо и еще раз направо, двинулся пешком к станции метро. Ему казалось, что каждый прохожий встречный рентгенит глазами злосчастный пакет, на дне которого газетным кирпичом раскачивались деньги.

Он сел на означенную скамейку возле входа на станцию, взмокшее от долгого ожидания в гостиничном холле тело пробирал озноб. Кротов поднял воротник дубленки и услышал голос:

— Сергей Витальевич, идите за мной.

Он пошел за молодым парнем в замшевой неброской куртке. У входа тот притормозил, докуривая сигарету, и сказал подошедшему Кротову:

— Выйдете на третьей остановке.

В переполненном вагоне Кротова качало и прижимало, пакет стукался о чьи-то ноги. С трудом прорвавшись к двери на нужной станции, он выскочил на перрон, закрутил головой, совсем мокрой под норковой зимней шапкой. Толпа схлынула, поезд ушел, и Кротов увидел парня, сидящего на скамейке лицом к рельсовому провалу.

— Где? — спросил парень, когда Кротов присел рядом.

— Вот, — ответил он, приподняв пакет. — Но там всё, я…

— Ну вы даете, Сергей Витальевич.

Парень принялся рыться в пакете двумя руками, шелестел газетой. Достав и сунув во внутренний карман объемной куртки половину «кирпича», парень сказал:

— Спасибо. Езжайте дальше. Только спрячьте это… и не в «дипломат», а в карманы. Хотя насчет пакета… Оригинально. Всего хорошего! Да, вот ваша командировка. В банк можете не заезжать.

Парень протянул Кротову бланк с печатями и исчез за мраморной колонной. Кротов, обливаясь потом, растолкал по карманам пиджака пачки долларов, убрал в бумажник командировочное удостоверение: зачем, спрашивается, вез из Тюмени свое? «Четко работают», — подумал Кротов. Еще раз вспомнил ленивого похмельного мужика в холле гостиницы «Украина». Господи, какими же они деньгами ворочают, если для них сто тысяч долларов, почти полмиллиарда рублей — вот так, в авоське, у всех на виду, словно семечки…

Легкий мандраж еще раз охватил Кротова, когда он проходил контроль в Домодедовском аэропорту, но с тех пор он знал, что в том количестве доллары не звенят. Вернувшись в Тюмень, не удержался и поделился открытием с Лузгиным, катая шары в бильярдной. Склонный к афоризмам Лузгин ответил: «Доллары не звенят, если друзья не стучат».