Записки сумасшедшей журналистки

– И за это взяли?

– За это дали!

– От чего бы ты предпочел умереть?

– От пули. Этого недолго ждать: через месяц меня должны убить. Может быть, ты тот счастливый журналист, который опубликует последнее интервью Рудинштейна.

– Кому же ты мешаешь?

– Этого я не скажу. Хотя причина в таких случаях всегда одна – деньги. Такой раскрученный фестиваль, как "Кинотавр", может и должен приносить деньги. Есть структуры, которые хотят прибрать его к рукам, чтобы извлечь из него максимальную прибыль. Единственное, что меня радует в этой ситуации, – то, что я не испытываю чувства страха.

– Если ты говоришь мне, журналистке, своем предполагаемом убийстве, значит, ты рассчитываешь на защиту?

– Нет, если бы я защищался, я бы наговорил гораздо больше.

– Ты жизнелюбивый человек и совсем не похож на жертву. Меня удивляет твое спокойствие.

– Может быть, я спокоен потому, что мне уже неинтересно жить, нечего узнавать, – все познано. А смерть от пули – легкая и быстрая, не худшая из смертей.

– Я бы предпочла смерть во время оргазма.

– Я читал один порнографический роман, в котором главная героиня, испытав все виды любви, решила умереть на пике оргазма. Она ввела в вибратор цианистый калий вместо обычного молока, имитирующего сперму. И в самый острый момент нажала на кнопку.

– Что или кого ты не любишь в жизни?

– Жидов. Есть понятия "еврей" и "жид". Еврей – это человек, который не мешает людям жить. У меня есть чувство вины перед этим государством, еврейское чувство вины за концлагеря, которые мы возглавляли, за революцию.

– Неужели ты вправду считаешь, что евреи сделали революцию? Это абсурд.

– К сожалению, нет. Так сложилась история, что, распространившись по всему свету, мы принесли ему много благ. Но нам приходилось бороться за свое выживание, и во имя этой цели мы Устроили эксперимент на 70 лет. Есть такая птичка-воробей, ее называют "Жид". Он везде клюет, во все вмешивается, повсюду мельтешит, у него одно желание – урвать. Нет ощущения своего кусочка. Что такое родина? Это не место на карте, это парадное, где ты первый раз обнял девушку или распил с друзья-ми бутылку портвейна, это улочка, где ты кому-то дал в морду или тебе дали. Родина – это сентиментальность. Меня трудно вытащить отсюда. У меня вся семья уехала, а я остался. Так вот, жид – это человек без чувства родины, которому абсолютно на все плевать. А еще – это чувство зависти. Жидом может быть человек любой национальности.

– Ты не слишком откровенен со мной.

– А я хочу, чтобы оставалась недосказанность. Это прием фильмов Тарковского. У тебя никогда не было такого ощущения? Вот ты смотришь в окно, на улице стоят два человека и разговаривают. По их жестам и мимике ты сам придумываешь их диалог. То же самое у нас с тобой, договаривай за меня. А вообще на все твои вопросы у меня есть универсальный ответ: "В моей жизни было все".

Вопросы дрянной девчонки: Борису, Краснову

Он из тех, кто уже осыпан золотом славы и известен всей богемной Москве. Ни одно крупное шоу в столице не обходится без его участия. Его имя на афише – знак престижности и дороговнзны представления. Четыре пары "отрубленных рук", символизирующие четыре национальные премии "Овация", пылятся в его кабинете.

Кипучая энергия его мыслей и прихотливое воображение выливаются в сумасшедшее количество проектов – декорами к сольным концертам всех самых крупных "звезд" в стране, оформление самых популярных телепередач, международных фестивалей и презентаций. Предмет его гордости – декорации к гала-концерту Майи Плисецкой в Нью-Йорке.

Его зовут Борис Краснов. Чистая лиса и бесовски талантлив. Темперамент авантюриста, великолепная дерзость провинциала, покорившего Москву, быстрота в мыслях и движениях, отчаянно продувной вид. "Я лучший шоу-дизайнер шестой части суши! – кричит он по мобильному телефону очередному заказчику. – У меня нет конкурентов!" Его неколебимое сознание собственной неповторимости гипнотически действует на окружающих. Он словно на шарнирах, подвижный, как ртуть, хваткий, как осьминог. Под слоем кожи у него натянуты голые электрические провода – он весь, от макушки до пят, вибрирует от тока жизненных сил. Кажется, Краснов растрачивает больше энергии, чем необходимо. В нем все бродит, бурлит, пенится. Его патологическая артистичность выливается в Шумные эскапады и ребячества. Он так долго существует среди декораций, что давно уже путает театр и жизнь. Он любит петушиться и склонен к небезопасным чудачествам, противоречить ему Невозможно – он тут же ошпарит вас потоком безупречно исполненной ярости. В последнюю Нашу встречу он грозился метнуть в меня тяжелой хрустальной пепельницей. Впрочем, сотрудники Бориса Краснова, в отличие от слабонервных посетителей, давно не реагируют на экстравагантные выходки своего босса. Его любовь к площадному фольклору приводит меня в восторг, но, к сожалению, это нецензурное красноречие нельзя процитировать, не рискуя оскорбить нежные читательские уши.

Борис Краснов из тех, что торопятся жить, высосать сок из всех апельсинов, оставив корки неудачникам. Весь трещащий от модности, победоносный и важный, он выделяется в толпе, как райская птица на сером утином дворе. Похоже, у него есть все – известность, деньги, выхоленная красавица жена (таких женщин выращивают, наверное, в особых оранжереях) и удачные, судя по фотографиям, дети. Образ его жизни – бешеная работа пополам с фиестой, вечным праздником. Он не мыслит себя без тусовок, без шумных компаний и кабацких ночей. Он тратит кучу денег на рестораны, для него идеальная ночь отдыха – это путешествие из одного ночного клуба в другой, обрастание по пути друзьями и хорошенькими подругами.

"Тусовка – это тяжелая работа", – устало заметила одна эффектная приятельница

Бориса, проведя бессонную ночь за столиком ресторана. На вторые сутки пьянства наша компания имела весьма помятый вид, только Краснов выглядел свежим, как мать его родила. "Как это ты не спился?" – полюбопытствовала я. "Люди спиваются генетически или от скуки, – заверил меня Борис. – Я пью очень много, но после водки наутро всегда бодр. Я живу, соображаю, действует "травка" – это не мое. После нее тяжелый отходняк.

– Ты эпатажный человек?

– Нет, я этим не занимаюсь. Что такое эпатаж? Это изготовление собственного имиджа. Зеленое ухо, например, волосы до пояса, шуба до пят, шмотки из говна, из кусочков материи, и при этом золотая цепь до пупа. Эпатаж – это когда я иду по улице и все говорят: "Ой, какой идет! Видно, что это художник или поэт". Вот Богдан Титомир – это эпатаж.

– Ты любишь золото – часы, цепи, кольца?

– Не люблю, но это надо носить. Это рабочий инвентарь. Когда я учу людей платить деньги, я даю понять, что я не бедный. Я всегда должен быть при параде, потому что я не знаю, где и когда я встречу заказчика. Одному моему другу художнику четыре года назад новый русский велел сделать оформление ресторана. Мой друг ходил тогда в туфлях "Саламандер", в тех, что по распределению давали. Заказчик спрашивает его: "Сколько вы стоите?" Художник начал с четырех штук. А тот ему говорит: "А ты хоть штуку в глаза видел? Ты на брюки свои и туфли посмотри". Почему многие артисты этой страны идиоты? Плебеи и твари. Потому что они постоянно жалуются на свою жизнь. Они вечно плачутся, что у них нет денег. Они не могут сказать: "Дай мне Десять тысяч за концерт", к примеру. "Да почему."- "(да П0Т0Му? чт0 я так стою". Артисты начинают давить на жалость:

"Понимаешь, все Очень сложно, тяжело". – "А почему ты с меня начинаешь подыматься? Почему я тебе первый должен платить большие деньги?" А я этим уродам хочу доказать, что сегодня никто не понимает кожаный ремешок на часах. Я могу надеть часы престижной фирмы, элегантные, дорогие, но их не поймут – какие-то плоские, маленькие, простенькие, на кожаном ремешке, у меня такие же "Победа" были. А вот золото понятно всем. Я только два года назад начал носить костюмы и галстуки, а то все ходил в простых рубашках, джинсах и свитерах. Понял: нельзя. А мой завпроизводством приходит на переговоры в затрапезном виде. Я ему столько раз говорил: "Носи костюмы". На переговорах заказчик,! показывая на него, спрашивает: "А сколько твоим рабочим платить?" А он директор крупнейшей фирмы, сделавшей все крупные шоу в этой стране. Но ему и его людям будут платить, как рабочим, только потому, что он поленился надеть костюм. Это советский менталитет: люди считают, что затраты художника – только бумага и краски.