Сны о России

Сообщив эту новость своим спутникам, Кодаю ожидал услышать упреки и жалобы от Коити и Кюэмона. Но вопреки его предположениям друзья встретили известие спокойно.

— Пусть везут куда угодно, — сказал Коити, — в Иркутск так в Иркутск, а оттуда хоть в Рисокутск или Мясокутск. Я долго думал над тем, в каком положении мы оказались. Мы попали в чужую страну как незваные гости. Никто нас сюда не приглашал, и если мы начнем вести себя не так, как хотят наши хозяева, мы только вызовем их недовольство. Надо подчиниться.

— Все не так уж страшно, — вторил ему Кюэмон. — Здесь тоже люди живут и детей рожают.

Японцы были уверены: если им и предстоит поездка в Иркутск, то уж, конечно, будущей весной. Нынешнюю зиму они рассчитывали провести в Якутске. Но спустя десять дней Кодаю вновь пригласили в канцелярию и вручили деньги на расходы для поездки в Иркутск. И на этот раз Кодаю полагалось тридцать рублей серебром, а остальным по двадцать пять.

Как прежде в Охотске, Кодаю спросил, когда они отправляются и сколько продлится поездка, и, как прежде в Охотске, не получил вразумительного ответа. Про себя он подумал: не слишком ли рано им вручили деньги?

Это было недоброе предзнаменование, повергшее японцев в уныние: шуточное ли дело — отправиться зимой в Иркутск, до которого около двух с половиной тысяч верст — в два раза больше, чем от Охотска до Якутска! И главное, ни у кого из них не было уверенности, смогут ли они преодолеть столь длинный путь в сезон самых сильных морозов.

Правда, они имели возможность убедиться, что сообщение с Иркутском не прекращалось и зимой. Каждый день мимо их окон проезжали десятки саней: одни в сторону Иркутска, другие — в противоположную сторону. Японцы видели путешественников, закутанных в несколько шуб, в меховых шапках, в огромных рукавицах, с муфтами из медвежьих шкур, отделанными изнутри лисьим мехом. Путешественники то и дело подносили муфты к лицу, оставляя открытыми только глаза. По городу они ходили группами по десять-двадцать человек и, судя по всему, не принадлежали к постоянным жителям Якутска. Это был народ бывалый, к стуже, по-видимому, привыкший, и все же в каждой такой группе попадалось два-три человека с отмороженными ушами и носами, а у некоторых не хватало на руках по нескольку пальцев. Для японцев же, впервые столкнувшихся с жестокими морозами, путешествие до Иркутска было равносильно самоубийству, во всяком случае никто из них не рассчитывал добраться туда в добром здравии.

В начале декабря Кодаю пригласили в канцелярию. Шел он туда с тяжелым предчувствием, и оно оправдалось. Кодаю сообщили, что отъезд намечен на тринадцатое декабря и следует поспешить с приготовлениями. На вопрос о том, сколько человек их будет сопровождать и что это за люди, удовлетворительного ответа не последовало. Кодаю лишь сказали, что, возможно, с ними поедет чиновник Василий Данилович Бушнев, но и это окончательно не решено. В общем, разговор получился невеселый.

Мрачные мысли обуревали Кодаю, пока он шел от канцелярии к своему временному жилищу. Ему вовсе не хотелось лишаться кого-нибудь еще из оставшихся в живых товарищей. Кто мог сказать, какие лишения ожидают их во время двух-, а то и трехмесячного путешествия? Что станется с японцами, не обладающими опытом путешествия на санях? Безногие калеки, попадавшиеся время от времени навстречу, повергли Кодаю в еще большее отчаяние. Среди них были старики и дети, мужчины и женщины. Около самого дома он встретил девочку лет тринадцати или четырнадцати, у которой одна щека словно была срезана ножом — должно быть, когда-то отморозила. И Кодаю подумал: если они и доберутся живыми до Иркутска, то на всю жизнь останутся калеками.

Войдя в дом, Кодаю сразу же сообщил своим спутникам о предстоящей поездке в Иркутск. Японцы оторопели. Коити силился что-то сказать, но слова не шли с непослушных, трясущихся губ. И тогда Кодаю заговорил первым. Голос его звучал необычно жестко и повелительно:

— Прошу успокоиться и выслушать меня внимательно. И на Амчитке, и в Нижнекамчатске нам приходилось хоронить наших товарищей. Из семнадцати нас осталось всего шестеро. Вряд ли кто-либо из нас хотел бы снова участвовать в похоронах. Но делать нечего! До Иркутска два месяца пути — Исокити это уже выяснил. Трудно даже предположить, что ожидает нас в пути. За два месяца путешествия на санях, да еще в такие холода, мы можем недосчитаться одного, двоих, а то и погибнем все шестеро. Ведь мы не знаем, как защитить себя от мороза. В первый же день можем оказаться без носа и ушей, во второй — отморозим ноги, а на третий — и вовсе погибнем.

Никто не проронил ни слова.

— Не надейтесь, что кто-нибудь устроит вам похороны, — продолжал Кодаю. — Тот, кто погибнет, так и останется лежать на снегу или на мерзлой земле. Это жестоко, но другого выхода у оставшихся в живых не будет. Тот, кто попытается заботиться о других, погибнет сам. Поэтому давайте сразу же договоримся: никто друг друга хоронить не станет, за больными и обмороженными ухаживать не будем…

— Ну и в переделку мы попали! — изумленно воскликнул Кюэмон.

— А если кто-то из больных и выживет, — продолжал Кодаю, — но останется без носа или без ноги, вряд ли тому удастся добраться до Исэ. Поэтому следите за собой сами: за своим носом, за своими ушами, руками, ногами! Каждый отвечает сам за себя. До отъезда еще десять дней. Постарайтесь, чтобы они прошли с пользой. Поговорите со здешними старожилами, якутами и русскими, посоветуйтесь, как уберечься от мороза, что делать, если обморозишься, как быть, если заблудишься в пути, если падет лошадь, если налетит пурга. Потом мы пойдем покупать одежду, рукавицы, шапки. Ходить поодиночке и покупать что попало не советую. Пойдем все вместе.

Кодаю говорил резко, но ему никто не возражал — словно все было заранее решено. Буквально со следующего дня японцы, за исключением Кюэмона, который так и не научился говорить на языке иноземцев, начали расспрашивать местных жителей о том, что может понадобиться в длительной зимней поездке, приобретая чрезвычайно полезные для себя знания, без которых было бы трудно обойтись.

За три дня до отъезда они отправились за покупками, пригласив с собой старика якута. Каждую вещь покупали лишь после того, как якут осматривал ее и говорил, что она подходит. Все приобрели понемногу мази из говяжьего жира, смешанного с порошком корицы и гвоздики. По словам старожилов, это было лучшее средство от легкого обмораживания.

В тот же день японцы примерили на себя купленную одежду. Надели шубы, меховые шапки, огромные рукавицы — и стали неузнаваемы. Развеселившись, Исокити и Синдзо начали перебрасываться шутками на русском и якутском языках.

— Что значит молодость! Знают ведь, что им грозит смерть, — и хоть бы что! По-моему, в Японии вам уже делать нечего. Становитесь хоть русскими, хоть якутами, — сказал Коити.

В самом деле, в шубах, шапках и рукавицах Исокити и Синдзо вполне могли сойти за русских или за якутов. Ничто не выдавало в них японцев.

На следующий день Кодаю пригласили в канцелярию, где он встретился с Василием Даниловичем Бушневым. По-видимому, было уже окончательно решено, что он поедет с японцами до Иркутска. От Бушнева Кодаю узнал, что вместе с ними отправятся и те одиннадцать человек, которые были их попутчиками от Охотска до Якутска. Это известие обрадовало Кодаю. В длительном путешествии приятно находиться со знакомыми людьми.

Порадовались и остальные.

— Так я и думал! — воскликнул Коити.

— А я давно знал об этом от бенгальца. Как-то мы встретились, а он говорит: вместе поедем, — с воодушевлением сообщил Исокити.

— Ты знал все заранее и молчал? — Кодаю укоризненно посмотрел на Исокити.

— А вы разве ничего не слыхали? — удивился Исокити. Он был уверен, что Кодаю давно все известно, но он нарочно не известил об этом японцев, чтобы не ослабить их волю после памятного разговора о том, что каждый должен рассчитывать во время путешествия только на себя.