Политолог

Раздался звонок, и это был Царь, ворвавшийся на жеребце в подъезд, доскакавший по лестнице до квартиры Стрижайло.

На пороге стоял не царь, а бомж. Волосы его были спутаны и косматы. В них, как в сорочье гнездо, были вплетены травинки, древесные веточки, птичьи перья, семена растений и трав. Лицо до бровей заросло бородой, как у собаки, с вислыми космами, о которые сломался бы любой гребень. Уши были полны земли, и казалось, из них пробивается побег растения. Руки с нестриженными черными ногтями поросли жесткой звериной шерсткой, то и дело тянулись к голове, вылавливая докучавшую вошку, выпутывая из волос жучка или кузнечика. Одежда задубела от высохшего пота, глины, иных выделений, пахла тленом, сырыми пнями, поганками и чем-то еще, больным и звериным, чем пахнет нора барсука. Но в этом зверином облике, в повадках лесного животного, готового при малейшему шорохе убежать, Стрижайло чудилось нечто знакомое. Он вглядывался в тревожные глаза человека, в его заросший шерстью рот.

— Человек-Рыба! — воскликнул Стрижайло, узнавая в бомже исчезнувшего кандидата в Президенты, партнера по операции «Смех и слезы». — Где вы пропадали? Где вас носило, Человек-Рыба?

— Я вовсе не Рыба… И вовсе не Человек… Я тот, кого должны были убить, и кто чудом избегнул смерти за счет превращения в обитателя лесного урочища, где егеря, встречаясь со мной, называли меня: «Мишка в сосновом лесу»… — сиплым голосом ответствовал бомж. Жадно водил носом, принюхиваясь к запахам кухни.

— Да вы проходите, — заторопился Стрижайло, тронутый переменами в облике еще недавно жизнелюбивого господина, преуспевающего политика, в недавнем прошлом спикера Думы, секретаря Совета Безопасности, друга Верхарна и Масхадова, любителя народных афоризмов, английского виски и кавказских шашлыков. — Горячего чая?.. Еды?.. «Блэк лейбл»?

Все это было принято гостем немедленно. Он ел ненасытно, руками, скрежетал зубами, вылизывал консервные банки, кинулся под стол, когда уронил куриную кость и урча сгрыз ее на полу. Набивал едой не только брюхо, но и защечные мешки, и карманы брюк, рукава изношенного пиджака, словно собирался снова залечь в берлогу, медленно расходуя добытую пищу. Когда холодильник Стрижайло опустел, а из рукавов гостя торчали ноги копченой курицы, из карманов — нарезка семги, из копны волос выглядывала ветчина, а из расстегнутого гульфика высовывалась пачка пельменей, Человек-Рыба остановился в поглощении пищи. После увещеваний хозяина перешел в кабинет, двигаясь, где на четвереньках, а где, упираясь в паркет кулаком одной руки, как гамадрил. Уселся в плетеное кресло, готовый при малейшей опасности кинуться в окно и исчезнуть, уцепившись за лиану.

— Рассказывайте, дорогой друг, что с вами стряслось, — просил Стрижайло, понимая, что ночной визит неслучаен и гостю есть, что поведать.

— Меня похитили, — произнес Человек-Рыба. При ужасном воспоминании его стал бить колотун. Содрогалось лицо, тряслись руки, дергался живот. Казалось, он пережил контузию. Из уха выпал желудь. Из волос вылетела птица-трясогузка, уселась на книжный шкаф, где стояла китайская ваза, раздраженно заверещала, недовольная тем, что ее потревожили. — Когда я выезжал из оздоровительного детского центра «Колобок», мою машину остановил милицейский патруль. Милиционеры-оборотни выволокли меня из «мерседеса», пересадили в свой автомобиль, натянули на голову мешок и повезли Бог знает куда. Я лишь успел понять, что это чеченцы. Они говорили на языке гор и несколько раз упоминали имя «Аслан». Меня привезли в квартиру где-то на окраине Москвы, приковали наручниками к батарее, и потянулись дни ужасного плена, где я спал на тюфяке, видел рядом свирепые кавказские лица и смотрел большой телевизор, стоявший на полу в абсолютно пустой комнате. Там я наблюдал за дебатами и пережил весь ужас, связанный с операцией «Смех и слезы», — гость дико захохотал, распугивая спрятавшихся в бороде лесных муравьев и жужелиц. А потом заплакал чистыми детскими слезами, которые повисли на усах, как лесная роса. — Меня жестоко обманул Потрошков. Чеченские девушки, которых он мне представил, по его словам были молодые танцовщицы из хореографической группы «Аргунские красавицы». Якобы, они должны были репетировать композицию о недавней чеченской войне, которая, слава Богу, закончилась, стала лишь горьким воспоминанием. Я собирался повести этот ансамбль в Европу, чтобы убедить Европарламент, ПАСЕ, другие европейские институты, что в Чечне налаживается мирная жизнь, и девушки получили возможность давать концерты. Теперь-то я знаю, какой ужасный концерт разыграл Потрошков. Какую страшную участь уготовил этим прелестным горянкам. И я поддался на этот обман!..

Он забился в истерике. Его тело стало сотрясаться от кашля. Испуганные трясением, из карманов пиджака, из-за пазухи стали выбегать бурундучки, лесные мыши, поползли улитки. А из дырки в пиджаке выскочила кукушка и три раза прокуковала, что сделало его похожим на деревенские ходики, благо настенные часы и впрямь показывали три часа ночи.

— Все время, пока шли эти злосчастные дебаты и девушки из ансамбля «Аргунские красавицы» взрывали метро, самолеты, дискотеки и рестораны, я сидел в кандалах. Терпел издевательства охранников, которые играли в нарды на мою одежду, заставляя раздеваться донага. Не задолго до выборов ко мне вдруг явился Потрошков. Сначала любезно справился, не нуждаюсь ли в чем, не жмут ли наручники, не слишком ли жесткая подстилка, на которой я сплю. Потом приступил к делу. Сказал, что у меня есть выбор. Либо я отказываюсь от предложения, которое он мне сделает, и тогда меня ждут мучения. В конце концов, мой обезображенный труп вылавливают из Москва-реки напротив Кремля, и вся мировая общественность начинает утверждать, что это дело рук коварного Президента Ва-Ва. Убоявшись сильного конкурента, он убил его, и теперь этот страшный труп — свидетельство его преступления. Ему никогда не стать Президентом, а путь его лежит прямехонько в Гаагу, в трибунал, где уже томится Милошевич, вождь незадачливых сербов. Пока он все это мне говорил, я смотрел на его подбородок и видел ужасные картины. Вы знаете, в его подбородок методами генной инженерии имплантирован особый кинескоп, на котором воспроизводятся мысли, картины, возникающие в его мозгу. На этом подбородке, пока он говорил, я видел пытки, которым меня могут подвергнуть. Эти дикие охранники вбивали мне в печень огромный гвоздь. Чайной ложечкой с отточенными краями вычерпывали мне глаза. Сдирали кожу с руки по самое плечо, так что она слезала, как лайковая перчатка, а они окунали мою красную, с анатомическими мышцами, руку в соляной раствор. Они засовывали мне в задний проход шланг и компрессором надували меня до размеров бегемота, а потом протыкали шилом кишечник, и я с жутким свистом спускал воздух. Наконец, они подвешивали мне в пах безоболочное взрывное устройство, поджигали бикфордов шнур и смотрели, как приближается к моим гениталиям шипящий огонек…

Должно быть, эти видения, проступавшие на студенистом подбородке Потрошкова, были столь устрашающе, с такой явью вновь посетили Человека-Рыбу, что он упал в обморок. Пережил клиническую смерть. Его тело стало стремительно остывать, и все паразиты, питавшиеся его горячей кровью, потеряли к нему интерес. Бесчисленные блохи, клещи, комары, прочие кровососы стали покидать его остывающее тело, выползали, выскакивали из его волос и одежды. Стрижайло отмахивался, не позволяя отвратительным тварям перепрыгивать на его собственное, сытое, с питательной кровью тело.

— Но он сказал, что у меня есть выбор. Есть блестящая перспектива, если я приму его предложение, — Человек-Рыба пришел в себя. Тепло стало возвращаться в его члены. Кровь побежала быстрее. Кровососы, разлетевшиеся, было, по комнате, стали вновь возвращаться в привычную для них среду обитания, — клещи заползали за воротник, комары впивались в незащищенные участки кожи, блохи стаями запрыгивали в бороду и усы. — Он сказал мне: «Ты известный для чеченцев человек. Они благодарны тебе за Хасавюрт. Они верят тебе. С моей помощью они готовят захват детей, большого количества, — десятки, сотни, тысячи. Не где-нибудь в обнищавших русских городках, где и детей-то уже не осталось, а на юге, может быть, в курортном приморском лагере, или в родильном доме, или в школе в день начала учебного года, где будет много детей, родных, учителей. Такой захват вызовет шок во всей России. Начнется безумие. Террористы будут измываться над детьми, мучить их, может, нескольких даже убьют. К ним станут засылать переговорщиков. Они всех отвергнут. Потребуют только тебя. Ты, рискуя жизнью, жертвуя собой ради несчастных детишек, отравишься к ним. Войдешь в захваченный дом и выяснишь, чего же они хотят. У них будет одно единственное требование, — пусть к ним явится Президент Ва-Ва. Мы знаем с тобой, Президент Ва-Ва — трус, безвольная тряпка, всегда увиливает от опасностей. Так было с погибшей подводной лодкой «Курск», когда он пытался спрятаться. Так было с захватом в Москве «Норд-Оста», когда он, как страус, спрятал голову в песок. Но сейчас перед лицом всей страны, когда детишек поднимают за ноги и бьют головой о стену, он не посмеет отсидеться. Поедет и войдет к террористам. Когда он войдет, случайно сработает взрывное устройство, и Президент Ва-Ва погибнет. Ты выводишь спасенных детей, рыдающих и благодарных матерей, благословляющих тебя учителей. Народ видит в тебе избавителя и героя. Ты становишься Президентом России, без выборов, без идиотского пиара, — простыми волеизъявление благодарного народа. Вместе с тобой мы правим государством. Осуществляем наш стратегический план «Россия», спасаем и оздоравливаем нацию путем генных технологий. Выбирай, — либо мучительная смерть и труп в Москва-реке, либо служение Родине, величественная судьба спасителя страны и народа». В этот момент Потрошков преобразился. Стал огромным, почти до небес. Его кожа стала молодой и смуглой. Черные, блестящие волосы ниспадали до плеч. Гордый иудейский нос говорил о незыблемой воле. Алые губы шептали заклинания на неведомом языке. Это был Иуда Искариот, ведающий концы и начала…