Исповедь. Пленница своего отца

Он изнасиловал Брюно во время визита в Кан, куда они отправились, чтобы отремонтировать какой-то механизм в переносной типографии.

Моему брату было тогда пятнадцать лет. Он категорически отказывался рассказывать о том, как это произошло. Брюно сильно этого стыдился. Когда они вернулись из поездки, его ягодицы были все в крови. Ему было там так больно, что он не мог сидеть.

Брюно лег на матрас и лежал пластом, прикладывая себе туда смоченные водой тряпки и дожидаясь, когда стихнет боль. Он ничего не говорил. Старик не трогал его в течение нескольких дней.

А однажды утром Брюно исчез.

Старик, считавший, что раны Брюно все еще не зажили, пришел в ярость.

Он заскочил в кабину своего грузовичка и поехал его искать. Мы с Надей думали, что он вернется, волоча Брюно за волосы. Однако он вернулся ни с чем.

Мы с Надей, а с нами и Старушка, пытались казаться незаметными и не обращать на себя внимание Старика — особенно во время ужина, когда он начал поглощать алкоголь бокал за бокалом. При этом он орал, что поймает «этого маленького мерзавца» и задаст ему «хорошую трепку».

— Ха, он думает, что сможет от меня удрать! Нет, не сможет! И как бы там ни было, кто поверит такому кусочку дерьма, как он? Никто!

Он так сильно напился, что упал под стол и, обрыгавшись, заснул. Мы оставили его лежать на полу, в луже собственной блевотины. Собака, подошедшая было его понюхать, тут же отскочила назад — настолько гнусным был исходивший от него запах.

Сейчас кажется, что тогда он не на шутку испугался. Испугался, что Брюно расскажет обо всем, что происходит у нас дома. Однако в то время я думала только о том, что из-за моего брата наша жизнь станет еще более тяжкой. А еще я злилась на него за то, что он удрал без нас. Получалось, что он нас бросил.

Вообще-то Брюно — об этом стало известно позже — свой побег хорошенечко подготовил. Он заранее продумал, каким образом сбежит, и обременять себя при этом двумя девочками не мог.

Первым делом ему потребовалось быстро выбраться из деревни. Затем он остановил машину и рассказал водителю, что опоздал на междугородний автобус и что его сильно отругают дома, если он вернется с опозданием. Поскольку он был один, это сработало.

Кроме того, Брюно знал, куда направляется. Он хотел добраться до дома нашего дедушки, отца Старика, которого очень любил. Брат не виделся с ним с тех самых пор, как тот поругался со Стариком. Я думаю, что дедушка кое о чем догадывался, однако он уже не мог повлиять на своего сына.

Брюно как-то умудрился добраться до Альфорвиля, где жил дедушка. Он прятался в ближайшей канаве каждый раз, когда видел издалека белый грузовичок. У него не было еды, но это его не беспокоило. Три дня подряд Брюно то шел пешком, то ехал на попутных машинах.

Наконец добравшись до дома дедушки, он больше не мог сделать и шага. Дед накормил его, дал ему чистую одежду и уложил спать. Брюно уснул и спал очень долго.

Проснувшись, брат рассказал дедушке обо всем.

Точнее, почти обо всем.

Он рассказал, что Старик его ежедневно бил. Поверить в это было нетрудно: в подтверждение своих слов Брюно показал следы от ремня на спине и ногах и синяки на руках и туловище. Он также рассказал, что больше не ходит в школу, что Старик заставляет нас работать — убирать мусор на ферме — и что он, Брюно, по нескольку дней подряд сидит голодный. Затем он добавил, что, если его заставят вернуться домой, он себя убьет.

Дедушка поверил Брюно. Он ведь и сам хорошо знал своего сына!

На следующий день они вместе пошли в полицию, а затем — к судье по делам несовершеннолетних. Разговаривая с судьей, Брюно не решился рассказать обо всем, чему подвергал нас Старик. Он просто сказал, что отец его бьет, а про сестру и меня умолчал. Возможно, если бы он тогда рассказал и про нас с Надей — и рассказал все, — моя дальнейшая жизнь была бы совсем другой.

Я до сих пор злюсь на него за это.

Судья принял решение провести расследование и в ожидании его результатов поместить Брюно в детский приют.

При проведении расследования Старика вызвали к себе жандармы Креси-ла-Шапель. Они, между прочим, были его большими приятелями: он то и дело приносил им шампанское и прочие небольшие подарочки. Поскольку он работал на партию «Объединение в поддержку республики», к нему относились благосклонно.

Старик решил схитрить. Он навешал жандармам лапшу на уши, рассказав им, что Брюно — юный строптивый прохиндей, которого ему приходится наказывать, чтобы заставить вести себя как следует. Еще он рассказал, что Брюно отказывается ходить в школу и что именно за это его приходится бить.

Кроме того, он заявил, что пытался заставить Брюно освоить ремесло оператора печатного оборудования, однако этот негодяй вместо благодарности взял и удрал — да еще и начал рассказывать всякие бредни, пытаясь вызвать к себе сочувствие.

Я не знаю, как Старику удалось повлиять на жандармов, но они ни разу не приходили к нам домой. Ни разу! То ли они поверили ему на слово, то ли и сами были ничуть не лучше его.

Судья, наверное, что-то заподозрил: он, проигнорировав результаты «расследования», отказался передать моего брата обратно отцу и оставил его в детском приюте, причем запретил Старику даже подходить к нему.

После побега Брюно жизнь у нас дома превратилась в настоящий ад.

Старик все время держал меня и Надю под замком. Если же он отправлялся работать на стоянку, то брал нас с собой. Мы сидели в кузове грузовичка — в двух шагах от прохожих, которые, спеша по каким-то делам, проходили мимо, даже не подозревая о нашем существовании. Люди поначалу останавливались, чтобы поглазеть на облепившие грузовичок листовки, а затем перестали обращать на них внимание.

Старик установил возле машины самодельный прилавок и стал иногда заставлять нас сидеть за ним. Когда подходил потенциальный клиент, мы должны были по требованию Старика листать календари-ежегодники, делая вид, что заняты.

Когда становилось холодно, он садился между мной и Надей — «чтобы согреть себе руки» — и, посмеиваясь, лапал нас обеих под прилавком. Через некоторое время он, конечно, начинал хотеть большего, а потому утаскивал Надю в кузов грузовичка, чтобы она «расслабила» его там, за приделанной посередине занавеской. Я же оставалась сидеть за прилавком и глазеть на прохожих.

Им всем было наплевать на нас.

Нашлись, правда, несколько человек, которые попытались что-то сделать, но, поскольку мы предпочитали держать язык за зубами, они вскоре махнули на нас рукой. Возможно, некоторые и обращались к жандармам, но, как бы то ни было, это ни к чему не приводило, потому что те были для Старика друзьями-приятелями.

Как-то раз здоровый темнокожий сторож, который частенько видел нас, когда обходил здание супермаркета, решил вмешаться.

— Почему вы все время держите их взаперти? В их возрасте им нужно побольше дышать свежим воздухом.

— А тебе какое дело? Занимайся своими делами.

— Вы не можете держать девчонок вот так, в грузовике. Почему они не в школе?

— Это тебя не касается — ты, негритос!

— Что вы сказали?

— Иди прочисти себе уши, а то они у тебя такие грязные, что аж черные!

Сторож ушел и вернулся с заведующим супермаркетом.

Старик, достав документ, подтверждающий его право парковать свой грузовичок возле этого здания, стал размахивать им и орать, что одна из его дочерей больна, а вторая ухаживает за ней, пока он сам пытается заработать им на пропитание. Еще он орал, что иностранцы не имеют права мешать французам работать.

Старик поднял такой шум, что вокруг начали собираться люди. В конце концов заведующий супермаркетом с бессильным видом поднял руки и увел сторожа прочь, посоветовав ему не вмешиваться.

Впоследствии сторож изменил свой маршрут так, чтобы не проходить рядом с нашим грузовичком. Старик ликовал:

— Вы видели, как я ставлю на место этих негров — точно так же, как африканских арабов! Этот тип больше не станет мне докучать! А если станет, то я проучу его плеткой!