Воспитание феи

Переживания героев схожи с моей тоской, моим отчаянием. Почему я сказала ему «да»? Он решит, что я уступаю, а я просто отступаю. Я знаю истинную причину, знаю, ради чего готова заняться любовью без желания: «лучшая» — вот волшебное слово, иллюзорность которого он может развеять. Чтобы завтра пересадить меня на простую кассу и оставить в покое — который я приняла бы, не заслужив? Нет. Чтобы унизить себя, испачкать грязью, наказать за пустые мечты блуждания.

Он говорит. Комментирует действие, задает вопросы, оценивает высоту горы, протяженность пространства, отмечает, что актриса, играющая сестру, чем-то похожа на Жозиану и рассказывает мне про нее анекдоты. На второй катушке я даже позволяю ему поцеловать меня, чтобы замолчал. Он довольно сопит, а я смотрю фильм краем глаза.

Достаточно обработав мой рот, он снова откидывается на спинку кресла, удовлетворенно вздыхая, как будто только что прикончил банку с пивом. Я сглотнула слюну, в душе пустота. Это всего лишь унизительно, не более. Я пытаюсь абстрагироваться, подключиться к тому, что происходит на экране, забыть о его присутствии, раствориться в жизни вымышленных персонажей.

Правой рукой он периодически ласкает мне грудь — как лампочку вкручивает, потом опускает руку мне между ног. Я шепчу: «У меня месячные». Он отвечает, что ему без разницы. С экрана сияет солнце, озаряет его благостную, самодовольную рожу. Любовники расстаются, чтобы больше не видеться, но не говорят друг другу об этом. Растерянные взгляды, пустые обещания, потрясенные лица, прощальные улыбки, обманные слова...

— Половина одиннадцатого! — комментирует он.

Убирает часы в карман, ворчливо потягивается, скрипит креслом, ерзает. Я тяжело вздыхаю.

— Тоска какая, а? — с надеждой замечает он.

Я через силу киваю. Да, это тоска — смотреть прекрасный фильм в обществе идиота.

Единственное утешение — наблюдать, как в нем пробуждается ответственность: он сейчас прикидывает, сколько времени понадобится, чтобы довезти меня до постели, и сколько дополнительных часов придется оплатить няне. Нелегкий выбор. Утомившись, он закрывает глаза.

Я бужу его без двадцати двенадцать, когда в зале включается свет.

— Прекрасный фильм, — произносит он, бодро вскакивая на ноги: он явно в хорошей форме. — Что ж, я не предлагаю тебе поехать ко мне.

Мое молчание только подтверждает его сценарий. Он берет меня за руку и, уже не притворяясь, тащит к выходу. Теперь я — только приз, дело, которое надо сделать. За двадцать метров до машины он отключает сигнализацию, и «универсал», узнав хозяина, сигналит фарами, а он тем временем уточняет с томной иронией, приподняв брови:

— Квартал Жан-Мулен, блок Незабудка, лестница Б, верно?

Я киваю. Из моего curriculum vitae [6] он вынес только адрес. Уже на третьем повороте я чувствую жар под ягодицами и на спине: он включил подогрев на моем сиденье. Разогревает меня.

И тогда в ветровом стекле, в свете белых ламп убегающих фонарей, словно призывая меня к порядку, возникают лица дедушки и Николя Рокеля: согласие, упрек, прощение, предостережение. Я свободна, это мой выбор — пройти испытание или избежать его.

— С ней ничего не случится? — спрашивает он, заглушая мотор.

Я поворачиваюсь и пристально смотрю ему в глаза, просто так, не желая выказывать ни смущения, ни сомнения.

— С кем? С кем ничего не случится?

— С машиной.

Кресло подо мной остывает, но я не отвожу взгляда.

— Я живу не одна, мсье Мертей.

Он подскакивает, задевает локтем руль.

— И ты согласилась пойти со мной в кино?

Внезапно его возмущение меня трогает. Он прав.

Он — самый обыкновенный человек, для которого «да» — это «да». Это я шлюха. Или святая. Хотя какая разница?

— Мне очень жаль.

Он ухмыляется:

— Врешь.

— Нет, уверяю вас...

— Ну да, уж я-то знаю женщин! Ты еще девочка, я сразу понял. Хорошо, я туда не пойду. В первый раз всегда страшно, верно? А ты не бойся, скажи себе, что это второй.

Он перелезает через ручник, наваливается на меня. Я отталкиваю его. Он сжимает мои запястья, старается толчками просунуть мне в рот язык.

— Что, уж и поцеловать нельзя?

Я стискиваю зубы, он выкручивает мне ухо и одновременно расстегивает мою рубашку. Я сопротивляюсь, он сжимает меня, срывает одежду. Машину сотрясает глухой удар. Он приподнимается. По обеим сторонам капота — два силуэта с бейсбольными битами.

— Что это? Что?! Они же психи!

После второго удара по ветровому стеклу расходится зигзагами трещина. Включается сигнализация.

— Уроды! — вопит он. — Я им сейчас покажу!

Он заводит двигатель, я открываю дверцу, кричу, что это только мой приятель.

— Вылезай, — приказывает мне Рашид.

Он отрывает зеркало заднего вида. Мусс заносит биту над ветровым стеклом.

— Довольно! Это машина его жены, она тут ни при чем!

— Заткнись, шлюха, а то все кости тебе переломаем!

Ветровое стекло разлетается вдребезги.

— Ты собиралась с ним трахнуться, шлюха!

— Да нет же!

— Это тебе от Фабьена!

Удар сбоку сбивает меня с ног. Взвизгнув шинами, автомобиль отъезжает в сторону, Рашид заносит биту, Мусс его удерживает:

— Не убивай ее!

Я пытаюсь подняться, закрывая голову руками. Мусс падает на землю рядом со мной. Взрыв в груди, боль, потом ничего. Дыхание оборвалось. Жизнь остановилась. Мир продолжает вертеться. Вой удаляющейся сигнализации, эти двое смотрят на меня, опускаются передо мной наколени, растерянные, хлопают меня по щекам, по спине. Я скрючиваюсь, делаю рывок, ловлю воздух. Khuaya... Babagaura, namoe bimrim... Я не хочу умирать... Не так. Не из-за них.

13

Ее там нет. Она поменяла свой выходной, или тридцать первого июля у нее закончился контракт, и я больше не увижу ее. Я мог бы для очистки совести спросить у ее коллег, но что толку в чистой совести? Разочарование переходит в тоску, сожаление, что не зашел чуть дальше, облегчение, что ничего не испорчено этой столь близкой и столь абстрактной связью, при которой банальность не успела заполнить собой пустоту, не увеличивая расстояние между нами.

Сегодня утром за кассой номер тринадцать сидит роковая женщина, кудрявая, с пухлыми губами, которая, произнося «д'свиданья» с провинциальным выговором, становится похожей на ребенка. Я возвращаюсь с пустой тележкой. Если я когда-нибудь еще приеду сюда, это скорее будет не проверка, а паломничество.

Я выезжаю на трассу А13 и направляюсь к Руану. Идет косой дождь, грузовики, обгоняя меня, окатывают машину брызгами, «дворники» со скрипом размазывают грязь, капот заливает водой. Я пытаюсь убедить себя, что так даже лучше. Что могло бы быть между нами? Лгать или довериться незнакомке — чем это мне поможет? А ничем: я прекрасно осознаю свое положение, даже если все меньше понимаю, что со мной происходит.

Рауль в пижаме пересекает лужайку; сегодня утром он принес мне завтрак. Под корзинкой с бисквитами я обнаружил документы гражданского законодательства, которые дал ему на тот случай, если он когда-либо захочет, чтобы я усыновил его. От наплыва чувств я утратил дар речи. Я прижал его к себе, он отстранился, пожелал мне приятного аппетита и выбежал в дождь. Что это? Подтверждение его любви или месть? Попытка меня утешить или объявление войны матери?

Когда я хотел после отъезда гостей рассказать об этом Ингрид, ее уже не было дома. На кухонном столе рядом с ее тарелкой лежало письмо.