Мужской разговор в русской бане

Грузин, сверкая очами, сделав рукой с полным до краев бокалом какое-то немыслимое движение в воздухе, вроде мертвой петли, и не пролив ни капли, закруглил тост самым неожиданным финалом:

— Так выпьем за нашу родную советскую власть, которая умеет разбираться в людях и каждому дает научное звание по способностям! Сейчас Сандро Мелиава не стыдно послать и за границу. Во главе делегации. Кандидат наук!

Он пил как лошадь, не пьянея. Немцы уже еле дышали. Они уже не могли больше глотать вино и булькали им, словно полоскали горло. На черную икру они тоже смотреть не могли. Один лишь вид ее вызывал у них опасные спазмы. Тост за тостом. И каждый тост на десять минут, не короче. Ликующим от распирающего счастья голосом он не говорил, а ворковал, то ковал как тетерев, с удовольствием слушая самого себя. Нес какую-то околесицу и, учитывая наличие иностранцев, набор обязательных газетных штампов. За мир во всем мире! За дружбу народов! Остановим коварную руку поджигателей войны! И еще в том же духе.

На пятой фразе, увлекшись, он забывал русский язык и переходил на родной грузинский, звучавший набором диковинных гортанных звуков и для меня, и для немцев, и для буфетчицы, и, насытившись вволю грузинскими словесными упражнениями, внезапно обрывал тост и, вперив в меня дружелюбные глаза, ласково требовал: Переводи!

Даже если б я и умел переводить, немцы бы все равно ничего не поняли: они совершенно отключились и пребывали во взвешенном состоянии.

Грузин, однако, не терял разума. В разгар одного из тостов он, увлекшись, предложил:

— Выпьем за здоровье дорогого товарища Сталина!

А дело было после смерти Сталина, когда он был развенчан Хрущевым и труп его с позором выброшен из Мавзолея. Его именем бабушки уже начали пугать внуков. И лишь в Грузии тайно чтили память своего великого и страшного земляка.

Сболтнув такой неосторожный политический тост, Сандро Мелиава тотчас же спохватился, оборвал тост и воззрился на меня трезво и испытующе:

Это не переводи! Мы с тобой — свои люди, нам понятно. Им — необязательно!

Я покинул буфет последним. Уборщица мыла пол и бесцеремонно поставила стулья кверху ножками на стол перед моим носом. Не было грузина, куда-то исчезли немцы. Должно быть, сильно захмелев, я на какое-то время впал в беспамятство и не заметил, как остался один.

Пошатываясь и отталкиваясь ладонями от стен коридора, я побрел искать свою комнату. Увидев распахнутые настежь двери, я остановился и, хоть это был не мой номер, все же заглянул, привлеченный странными булькающими звуками, доносившимися из ванной. Там я увидел своих собутыльников-немцев. Они плавали в одежде в ванной, карабкаясь друг на дружку и блюя на брудершафт. Они пучили на меня рачьи воспаленные глаза и истекали черной, как деготь, жидкостью: черная икра в сочетании с вином «Твиши» гейзером била наружу.

Я пожелал им по-немецки спокойной ночи и приятных сновидений и снова устремился, качаясь от стены к стене, на поиски своей комнаты. Спал я как убитый всю ночь и проспал бы еще весь день, если бы не телефонный звонок.

Звонила моя жена, ставшая со вчерашнего дня официально бывшей женой. В мое сознание, еще не прояснившееся от хмельной мути, с трудом проникали слова, произносимые в трубку до омерзения знакомым голосом:

— Что с тобой, Лунин? Уже не узнаешь меня? Моя жена имела обыкновение называть меня не по имени, а по фамилии. Она усвоила эту манеру из какого-то кинофильма. Это ей казалось очень рафинированной формой общения между супругами.

Я ответил, что не рассчитывал больше слышать ее голос, так как баланс наших отношений подведен окончательно.

— Не совсем, — интригующе протянула она. — За тобой должок. Некоторым образом непредвиденный.

Я насторожился, понимая, что такие слова ничего хорошего не предвещают, и эти мародеры, моя бывшая жена и ее мамаша, хотят содрать еще что-нибудь с уже раздетого и разутого трупа.

— Смотри, не грохнись в обморок, Лунин. Я — беременна.

Поздравляю, — хмыкнул я. — Папашка известен?

Не смейся, придется плакать. Если я не прерву беременность и рожу ребенка, платить за него будешь ты. Потому что еще вчера ты числился моим законным мужем, а беременна я на втором месяце.

— Я не касался тебя больше года, сука! Как же ты смеешь?

— Не горячись. Побереги нервы для объяснения в официальном месте, куда тебя пригласят вскоре. И ты поплатишься своим партийным билетом и при этом еще восемнадцать лет будешь платить как миленький. Никому ты не докажешь, что не спал со своей законной супругой. А если докажешь, то тебя выгонят из партии за издевательство над несчастной женщиной.

Я задохнулся от гнева.

— Лунин, ты не умер? Так вот послушай. Я не такое уж чудовище, как тебе кажется, и могу пойти тебе навстречу. Вечером я ложусь на аборт. К известному специалисту. Для этого нужны деньги. Тысяча рублей. И ни копейкой меньше.

Где я возьму столько денег? — вскричал я. — У меня в кармане лишь на обратный билет.

— Достань из-под земли. Меня это не касается. К вечеру эта сумма должна быть доставлена ко мне. Надеюсь, адрес ты еще не забыл. В противном случае — пеняй на себя. Я и так уж затянула, еще один день — и операция станет смертельной для меня. Выбирай! Или сегодня тысячу рублей на бочку, или ты будешь платить значительно больше целых восемнадцать лет!

И она положила трубку.

Я был в западне. Спасения не было никакого, кроме как откупиться этой тысячей в надежде утолить, наконец, аппетит этих двух хищниц. Но где взять тысячу в городе, в котором я уже не живу больше года, и получаю жалованье за тысячу километров отсюда? Схватить такси и помчаться по полузабытым адресам, испрашивая у бывших своих приятелей в долг хоть сколько-нибудь, чтобы к вечеру, объехав всех, собрать сумму?

В совершенно зачумленном виде я метался по холлу гостиницы, перебирая в уме различные варианты, когда вдруг увидел вчерашнего грузина. Он узнал меня и удивился:

— Послушай, дорогой, тебе нельзя много пить. На тебе нет лица! И в этом я виноват.

Я объяснил ему, почему на мне нет лица, и кратко изложил содержание телефонного разговора.

Так сколько тебе надо? — спросил грузин. — Всего-навсего тысячу рублей? Я тебе дам.

То есть как? — ахнул я. — Как я могу у вас взять? Вы даже не знаете ни моего имени, ни кто я и откуда. Как вы можете быть уверены, что я верну вам долг? Завтра мы разъедемся и — поминай, как звали.

— Не горячись, дорогой, — положил мне ладонь на плечо грузин, искрясь своей белозубой улыбкой из-под черных усов. — Ты чуть не наговорил лишнее на себя. Я тебе доверяю. Ты такой красивый, не станешь пачкать репутацию из-за какой-то тысячи рублей. На, бери и пересчитай. Я могу и ошибиться.

Он вынул из внутреннего кармана пиджака и протянул мне тугую пачку. По его настоянию я пересчитал — там была ровно тысяча. Грузины всегда славились своей щедростью, немелочностью, широтой натуры. Ведь не зря гуляет по России анекдот, удивительно точно рисующий грузинский национальный характер.

В гардеробе театра после спектакля зрители получают свои пальто, отдавая швейцару за услуги по полтиннику.

Впереди грузина стоял в очереди еврей. Получив свое пальто, тот протянул десятку и громко, чтоб слышали все, продемонстрировал свою щедрость:

— Сдачи не надо!

Грузин немедленно принял вызов и показал, насколько он щедрее. Поравнявшись со швейцаром, грузин сверкнул очами и небрежным жестом отмахнулся:

— Пальто не надо!

Поступок Сандро Мелиавы, его доверие ко мне растрогали меня до слез:

— Я вам страшно признателен… никогда не забуду… незнакомый человек отдал первому встречному в долг такую сумму…

— Ай-яй-яй, — пожурил меня грузин. — Почему незнакомый человек? Почему первому встречному? Ты — советский человек. И я — советский человек. Мы — не первые встречные… Мы вместе строим светлое будущее…

Он говорил это своим журчащим самодовольным голосом, и черные глаза его лукаво поблескивали.