Музыка на иностранном

Выпив чаю, они сыграли дуэтом еще две сонаты и наконец согласились, что оба порядком устали. Закончив вторую сонату, Чарльз убрал руки с клавиш — и почувствовал руку Роберта у себя на плече.

— На сегодня, пожалуй, хватит, — сказал Роберт. Его рука задержалась на плече Кинга чуть дольше, чем нужно для такой простой фразы.

Да, Роберт был прав: не стоит недооценивать значение жестов. Тогда, в музее Фитцвильяма, он приметил хорошенькую учительницу, что привела на экскурсию школьников. Он несколько раз ловил ее взгляд. И в какой-то из этих разов, когда их взгляды встретились, она откинула волосы назад. Когда их глаза встретились в следующий раз, она улыбнулась ему, после чего Кинг дождался возможности, чтобы с ней заговорить. А сейчас ему нужен был жест, который ясно сказал бы ей: «Все, хватит!»

Только что рука Роберта лежала у него на плече — и вот ее уже нет. Роберт убрал в футляр скрипку — так же нежно и бережно, как мать баюкает своего ребенка. Кинг начал просматривать партитуры. Среди нотных листов ему попалась какая-то папка, он открыл ее и обнаружил несколько рукописных листов.

— Ой, нет, — сказал Роберт, — это закрой.

Кинг послушался.

— Стихи? — спросил он. Он успел заметить, что короткие строчки были примерно одной длины.

Роберт залился краской и признался, что вообще-то стихи он пишет, однако сейчас переводит иностранных поэтов, и в основном в папке именно переводы. Он работал над ними, перед тем как поехать к Кингу.

Кинг попытался расспросить Роберта о его стихах, но Роберт застеснялся и поспешил сменить тему:

— А почему бы тебе самому не взяться за перо? Из того твоего рассказа о заложниках можно сделать очень интересный очерк!

Вообще-то Кинг и сам об этом подумывал. В субботу, перед тем как к нему заявилась Энни и нарушила все его планы, он как раз начал писать статью, которую назвал «Река истории». В то время все были просто повернуты на всевозможных памфлетах. Официально они считались нелегальной литературой, но власти к ним относились более или менее терпимо. Памфлеты были везде: висели на стенах, лежали на сиденьях автобусов. Их засовывали в библиотечные книги — и даже между консервными банками в супермаркете. Анонимные голоса свободы, отпечатанные в подпольных типографиях или тайком размноженные на фотокопире. Среди этих памфлетов были не только политические статьи — попадались и лирические стихи на злободневные темы, зарифмованные слухи и сплетни, и даже рецепты. Это было не просто преходящее развлечение, как говорится, дань моде, — эти памфлеты «пробовали на прочность» рамки ограничений, наложенных на свободу слова, и люди действительно бредили этой идеей. Кинг тоже хотел поучаствовать — из своего очерка он решил сделать памфлет. Об этой идее он и рассказал Роберту.

— Где-то в горах начинается ручеек; он течет вниз, в долину, куда сбегаются и другие ручьи, со всех склонов. Все они сливаются вместе — и получается могучая река, несущая свои воды к морю. Возьмем карту и найдем на ней эту реку — что мы увидим? В том месте, где река впадает в море, ее рисуют жирной линией. Если пойти по этой линии в глубь суши, мы увидим, как река разветвляется на множество притоков, а каждый из них, в свою очередь, разветвляется — и наконец мы придем к этим тонким прожилкам, горным ручьям, с которых и началась река. Теперь вопрос: как прокладывает себе путь каждый ручей? Когда он течет вниз с горы, стремится ли он найти реку, чтобы влиться в нее? Нет — он течет вниз под воздействием силы тяжести, это она направляет ручьи с горных склонов по кратчайшему пути. Вот так и выходит, что все ручьи встречаются в долине, и сливаются в реку, в единый поток, мощи которого хватит, чтобы обеспечить электричеством целый город — или снести этот город с лица земли. Но направление течения — как всей реки, так и каждого ее притока — определяется силой тяжести и рельефом местности.

Народ состоит из отдельных людей. Каждого ведет по жизни какая-то сила: надо жить, надо растить детей и так далее. Каждый действует, исходя из своих устремлений и своих потребностей; но в результате этих разрозненных действий формируется некое общее направление — ручьи сливаются в одну реку.

Теперь представим себе ситуацию: сто заложников под охраной одного человека с пулеметом. Сто человек — все стоят или же все бегут. В любом случае каждый в этой толпе действует под влиянием одного и того же инстинктивного побуждения, а значит, малейшая разница в обстоятельствах для этих людей становится разницей между жизнью и смертью.

— Но, Чарльз, если ты утверждаешь, что ход истории подобен течению реки, тогда нужно учесть еще вот что: река не только следует рельефу местности, она еще и формирует его. Ну, там, эрозия, отложение осадков и что там еще — ну, то, чем географы занимаются.

— Я и не спорю. Но мой образ реки на самом деле еще сложнее. Рельеф меняется не только под действием «реки истории», на него действует множество других факторов. У каждого человека есть свой личный «рельеф», который формируется его поступками, и, в свою очередь, влияет на формирование «рельефа» других. Это непрерывный процесс.

— Погоди, Чарльз, я уже запутался. Я тебя правильно понимаю: ты считаешь, что историю можно свести к некоему уравнению? И тогда можно будет предсказывать будущее?

Когда Кинг писал о реке истории, к нему пришла Энни. Она очень ему помешала. А он представил себе два ручья: вот их воды ненадолго слились в один поток, но почти сразу же вновь разделились, и каждый ручей потек дальше уже в одиночку.

Он понял, что не сумел донести до Роберта свои идеи, но это лишь укрепило его в намерении закончить статью и изложить свои мысли более четко и ясно.

— Я понял, Чарльз! Ты хочешь сказать, что наше время — это водораздел. Мы живем в переломный момент. Так?

— Да, только самое главное, что я хочу понять, — как сложился такой рельеф. Почему мы оказались у водораздела сейчас, а, скажем, не десять лет назад?

— Вот такими вопросами и занимается история. Знаешь, Чарльз, мне бы очень хотелось прочесть твой очерк.

— А может быть, тоже подключишься? Я тут подумывал сделать памфлет — можно было бы включить и твои стихи. Может, найдется еще кто-нибудь, кто захочет поучаствовать. Я уже и название придумал — «Паводок». Как тебе, а?

А вот Энни Кинг ничего не сказал о «Паводке». Они с Робертом всего лишь сыграли дуэтом пару сонат, а у него было чувство, будто он знает Роберта тысячу лет, намного лучше, чем женщину, с которой он спит два месяца. Это была не особо приятная мысль, но, как говорится, что есть, то есть.

Роберт сказал, что подумает насчет памфлета, а сейчас ему пора, но он позвонит на днях, чтобы договориться о следующей встрече — помузицировать. Он выудил из папки первый попавшийся лист, оторвал край и записал на чистой стороне телефон Кинга. Рядом он вывел аккуратными буквами «ПАВ», словно корешок папки подписывал. Да, сказал он еще раз, я подумаю насчет памфлета. Кинг проводил его до двери. На прощание они пожали друг другу руки.

Это было время надежд; ощущение перемен буквально витало в воздухе. Казалось, история вершится прямо у тебя на глазах. Как стая птиц меняет направление полета, так и тут — некая невидимая сила пыталась решить, на какой путь направить людей. И вот теперь, всего лишь пять лет спустя, все, что осталось от тех надежд, — только воспоминания о танках на улицах и о нескольких храбрецах, решившихся выступить против совсем еще юных солдат. Пять лет спустя Роберт будет женат на женщине, в постели с которой Кинг сладко проспал до половины десятого. И ему позвонят из полиции с просьбой зайти.

10

— Присаживайтесь, мистер Уотерс. Я — инспектор Мэйс. А это — констебль Перкинс, он будет вести протокол. Мы пригласили вас, потому что нам кажется, что вы можете нам помочь в расследовании одного дела. Нам нужны ваши профессиональные знания. У нас тут записано, что вы были первым на курсе по античной и древней истории.