Отречение

– Совсем озверели, – не удержавшись, отозвался Коржев. – Народ переморозится в самом начале, что копать-то в такую-то замогильщину? Никакого народу не хватит, хоть со всей земли сгреби.

– Мое дело подневольное, – сбавил голос Гапка и, громко высморкавшись, отряхнув шапку себе под ноги, опять длинно выругался. – Мне сказано, я – исполняю. А ты, Афоня, вроде головастей начальства хочешь быть? – в голосе у Гапки появилось что-то выжидающее, и это тотчас уловила Авдотья.

– Ладно, ладно, сделаем, сделаем, – заговорила она. – Подыму девок и пойдем, нам что… Эй, эй, Варька, Парашка – подымайтесь! Эк их, распластались, разволоклись – вставайте, вставайте! Андрейку подымайте! Вот я вас… кобылы!

Гапка посопел, повозился, потопал ногами, тоже показывая свою подневольную долю и собачью должность, хочешь, мол, не хочешь, а ходи, гавкай; не веря ему и опасаясь опять что-то ненароком брякнуть, Коржев тоже хмурился, молчал. Сейчас нельзя было верить ни себе, ни бабе, ни отцу с матерью, такая власть пришла, всех перемутила, у каждого волчья шерсть поднялась дыбом – только оступись, сразу тебе кол в глотку.

– Ты, Афанас, сам добредешь, провожатый не нужон? – спросил Гапка, посверкивая недоверчивым глазом. – В тайгу не навострился вслед за своими пащенками?

– А ты не спрашивай, начальство велело, исполняй, – сказал Коржев угрюмо, натянул тяжелые от грязи и заплат штаны и стал обуваться. – Можешь руки-ноги связать, на салазках доставишь… Хоть проедусь задарма…

– Ну, я сказал, – не стал больше шутить Гапка и, еще раз остервенело, по неистребимо укоренившейся привычке, не стесняясь ни детей, ни бабы, выругавшись, вышел в сплошную черную метель; снег валил с ног, гулял по сильно уже обезлесевшему в этом месте берегу, по поселку, и никакого утра еще и не предвиделось. Афанасий Коржев, отправившийся вскоре за ним по вызову в комендатуру, только часа через полтора с трудом добрался до места и, уже стоя перед Туличем, сидевшим за столом в теплой сухой комнате, туго перетянутым ремнем с тяжелой кобурой, чисто выбритым, пахучим, переминался с ноги на ногу и мял в руках шапку. Приготовляясь к начальственному разносу, Коржев отдыхал в непривычном сухом тепле комендатуры, в таком хорошем воздухе и постоять можно подольше, ноги не отсохнут. Тулича в то же время одолевали самые противоречивые мысли; мужик был самым обыкновенным, так, среднего роста, худой, заросший, грязный, от лесной работы одежда горит, заплата на заплате. Мужик как мужик, но в то же время что-то в нем раздражало Тулича, и он заставлял себя помнить об объективности и не срываться. В переломные моменты больше всего опять же страдает интеллигенция, ведь такому вот примитивному существу, по сути дела, ничего не сделается, все равно где и как жить, чем заниматься. Право, забавно, каким чертом щетинится, такой в любых условиях выживет. Еще и плодиться будет, но порядок есть порядок, поглядишь сквозь пальцы на одного, начнет нарастать лавина.

Неловко шевельнувшись, Коржев приподнял голову, и Тулич уловил холодный блеск в глазах мужика – ненавидящий, безжалостный, и от этого как-то приободрился.

– Рассказывай Коржев, в надежное место сыновей определил? – предложил он миролюбиво. – Ты же должен понимать, ты свое делаешь, я – свое. Сегодня одно, завтра другое, а ведь государство есть государство, оно без законного порядка функционировать не может. Молчишь?

– Чего тут, государство, как же, должно соблюдать, – кивнул, переминаясь, Коржев. – У него свой интерес… как же.

– Прекрасно, Коржев, башка у тебя хорошая, главное понимаешь, – обрадовался Тулич успешному началу. – Давай вернем твоих оболтусов. Вероятно, ты их куда-нибудь в пермяцкую деревню наладил? Все равно ведь найдем, от Советской власти не скроешься, лучше сразу признаться. Не забывай, какая на тебе категория висит.

– Первая, самая первая, – вздохнул Коржев, упорно не поднимая глаз на комиссара. – Беда, гражданин Тулич, ничего я не знаю: голод не тетка, видать, позарились на рыбку, утопли ребята… Погода взбесилась, до весны какой след?

– Молодец, замечательно рассчитал, – сказал Тулич с насмешкой. – А ведь за свою семью ты отвечаешь в первую очередь, об этом тебе хорошо известно.

– Известно-то известно, да как за ними за всеми усмотришь? – решил пожаловаться Коржев. – Они от голоду ползут тараканами в разные стороны. Их вон сколько! А я один.

– А ты, Коржев, на медные рудники не собираешься прогуляться? – поинтересовался Тулич все с той же легкой насмешкой, наклоняясь вперед и быстро перебирая двумя пальцами по столешнице, показал, как Коржеву придется прогуливаться на рудники. Оба заинтересовались, и оба, каждый по своему, усмехнулись.

– Хо-орошо, – наслаждаясь, протянул Тулич, и мужик, подтверждая, опять тупо кивнул. Горевшая на столе керосиновая лампа под жестяным абажуром тихонько дзинькнула, качнулась; Тулич, начиная ощущать крепнущую силу противоборства, придвинулся, чтобы лучше видеть лицо мужика, но Коржев по-прежнему смотрел исподлобья, хотя глаз не прятал.

– Мне-то одна холера, гражданин Тулич, – сказал он бесцветно, без всякого выражения. – Хрен редьки не слаще, лес, рудник.

– А семья-то как же? – спросил Тулич, не веря ни одному слову неожиданно осмелевшего, словно проснувшегося мужика. – Как же с семьей?

– Да уж власть-то Советская позаботится, – с явным вызовом сказал Коржев, и глаза у него приоткрылись, наливаясь светлой синью.

– Ах ты, кулацкая вошь, – почти ласково врастяжечку выговорил в ответ Тулич, глядя на уродливого мужика с нежностью. – Ты, значит, настрогал целую дюжину, а Советская власть обувай, одевай, корми? Ловко устроился, лучше не надо.

– Баба уж такая попалась, гражданин комиссар, – оправдываясь, Коржев даже повздыхал, стараясь не очень расстраивать начальство. – Бывают такие, одного титькой кормит, другого уже носит… что мужик! Что он может сделать? Какая она жизнь ни тяжелая, а мужицкое свое дело не пересилишь.

– Не пересилишь, – подтвердил Тулич, ощущая знакомый, приятно леденящий холодок подступающей ярости, тяжело шлепнул ладонью по столу. – Ну, ладно, посидишь, подумаешь. Следователь с тобой потолкует, может быть, вспомнишь, мы лишний балласт держать не будем, нам он ни к чему.