Актовый зал. Выходные данные

В четверг Давида прежде всего спросили, почему он только теперь, после полутора лет работы в «Рундшау» и, стало быть, полутора лет работы вместе с испытанными членами партии, почему он только теперь подает заявление.

Ответить оказалось не так-то просто. Для промедления имелись разные причины, которые трудно было четко определить. Попытаешься высказать их словами, и они представляются не слишком-то разумными.

В редакции все члены партии были люди пожилые, и в голове Давида произошло совмещение понятий «член партии» и «пожилой человек» или по меньшей мере «вполне зрелый человек». Давид знал: партия — объединение равных, но равен ли он таким уважаемым людям, как Иоганна Мюнцер, Генрих Майер или тем более товарищ Ксавер Франк, который и по служебным делам, и по дружбе с Иоганной Мюнцер частенько заглядывал в редакцию?

С другой стороны, правда, совсем-совсем с другой, дело в том, что вырос он в годы, когда понятие «партия» не имело для него ничего притягательного, наоборот, только все отталкивающее. Слово «партия» в первый, более долгий период его жизни олицетворялось депутатом магистрата, живодером и штурмовиком Вольтером, учителем и штурмовиком Кастеном, убийством в ручье Кюхенбахе и убийством в магазине Ашера, долгой отлучкой отца и смертью отца. Неудивительно, что Давид испытывал противоречивые чувства и одолевать их можно было лишь опираясь на разум и очень неспешно, ибо они не во всем были разумными.

Существовала еще одна причина, но зачем же ее приводить, если она тем временем отпала: приведи он ее, и она прозвучала бы запоздалым упреком.

Оттого Давид и жался, являя собой непривычное зрелище. Тут уж Пентесилея не сдержала ярости:

— В чем дело, эй ты, ратцебуржец, почему не можешь ответить на поставленный вопрос? Из всех случаев придержать язык этот самый неподходящий, чего же ты им воспользовался? Хочет вступить в партию, а сидит словно в рот воды набрал; кто это одобрит?

— Да-а, — протянул Возница Майер, — слово тебе взять придется, не то останешься на бобах. Попытаюсь объяснить, почему мы тебя так дотошно выспрашиваем о причине этих проволочек. Федора Габельбаха, того я и через сто лет не спросил бы, почему он не в партии; вот уж было бы некстати, так некстати. Но про иных и думать дико, что они беспартийные. У таких хотелось бы спросить о причинах. Есть они у тебя?

— Были, — ответил Давид, — теперь потеряли силу. Когда я начал работать в журнале, существовали еще две партии, у меня были данные для обеих, и я не знал, в какую лучше вступить, и тогда решил: значит, обе без меня обойдутся. Потом они объединились, и я подумал: «Поглядим, как-то они уживутся?» Теперь я вижу — ужились, и очень даже хорошо, и мне самому странно, что я беспартийный.

— И я то самое говорю, — согласился Возница Майер, а Шеферс добавил, что ответ на вопрос увязан с конкретно-исторической обстановкой.

Ему бы тут и объявить, что имеется единодушное положительное мнение о приеме Давида в партию, окончательное же решение принимается не за этим столом.

Но Шеферс, полагая, верно, что обязан устроить Давиду строгий экзамен, подготовил список вопросов, и Давиду пришлось высказаться по основным положениям теории и главным проблемам практики, а поскольку Давид считал, что в этой чрезвычайной ситуации обязан блеснуть чрезвычайными познаниями, то подкреплял свои положения примерами из той области, которую хорошо знал по первой профессии и раннему пристрастию, оттого-то, к видимому неудовольствию Иоганны и слышимому удовольствию Возницы Майера, собеседование постепенно приобрело характер военно-исторического коллоквиума.

Лишь после того как Давид, отвечая на вопрос Шеферса о сущности понятия «коллектив в конкретно-исторической обстановке», привел в качестве примера недостаточного чувства коллективизма трагический, по его мнению, случай бессмысленного параллелизма в работе конструкторов винтовки Гаммерлиса, а противодействие феодальных вояк введению оружия, заряжающегося с казенной части, в качестве доказательства роли сознания в развитии производительных сил, только после этого Иоганна Мюнцер решительно вмешалась, потребовав, чтобы он вернулся в более штатские сферы, и уж по-настоящему она рассвирепела, когда Давид, не пожелав тотчас оборвать свою речь, сообщил будущим товарищам по партии, что успехам в военной и в штатской областях зачастую способствовали люди, показавшие себя равно изобретательными как в той, так и в другой: например, Спенсеру мы обязаны не только названной его именем винтовкой, но и автоматическим токарным станком, а Уайт, чей винтовочный магазин первым был использован в условиях военных действий, сконструировал также более чем мирную швейную машинку.

Тут Пентесилея стукнула сумкой по столу и потребовала, чтобы Давид прекратил здесь сейчас разглагольствовать как заядлый милитарист, речь в конце-то концов идет о его новой жизни, а не о старых орудиях убийства.

— Верно, — согласился Возница Майер. — Хотя для новой жизни ничуть не вредно разбираться в таких орудиях. Ну, отложи-ка в сторонку свой список, Шеферс, а ты, Давид, позабудь о своем арсенале, ты же собрался сделать решающий шаг в жизни. Я не говорю, что твоя жизнь сию секунду полностью преобразится, станет совсем иной, но прямо говорю: теперь тебе надобно работать без устали, не то останешься на бобах. Теперь ведь всяк, кому от тебя что нужно, скажет: ты же член партии… Это, конечно, честь, но прежде всего это требование: поднажми. Теперь, может, ты нам еще раз четко подтвердишь, что тебе все ясно и что ты станешь соблюдать все эти требования?

— Мне все ясно, — четко сказал Давид, — и я стану всегда соблюдать все эти требования.

— Ну вот и ладно, — кивнул Возница Майер, — тогда у меня есть предложение: кончим обсуждать! А может, ты, Иоганна, не хочешь его принимать?

— Ты что, спятил? — возмутилась Иоганна Мюнцер. — Кто его рекомендует, я или ты?

— Мы оба, — был ответ Возницы Майера.

И тогда Шеферс подвел итог:

— Стало быть, запишем в решении: рекомендуем партийному бюро и общему собранию принять коллегу Давида Грота в ряды партии. Основание: всем известная деятельность коллеги Грота в качестве референта товарища Мюнцер и разностороннее собеседование, показавшее, что все у него в полном порядке с точки зрения специальности, диалектики, а также в личном плане, или, может, что не так?

— Все так, — согласился Возница Майер, — впиши-ка еще в свой протокол: если нам в результате обострения классовой борьбы потребуется генерал…

— Горе тебе, Шеферс, — воскликнула Пентесилея, — если ты упомянешь об этом! Одно только слово — и завтра же Ксавер Франк утащит его работать в полицию, но, товарищи, мне этот человек нужен здесь сейчас!

Давид горячо поблагодарил Иоганну Мюнцер и Возницу Майера и подумал: да это же как нельзя более кстати, похоже, и вы мне очень нужны!

Шеферс учел предостережение Иоганны, а потому Давиду не пришлось перебираться ни в полицейское, ни в армейское ведомство, он продолжал осваивать новую профессию — журналистику, а когда случилось все-таки, уже двенадцать лет спустя, что разговор вновь зашел о специальных знаниях Давида, товарищ Шеферс к этому никакого отношения не имел. Он сидел в проходной, когда Давид отбыл в Лондон, и он сидел в проходной, когда Давид прибыл из Лондона. Понятно, история неслыханного вояжа обежала редакцию еще до возвращения Давида, и вахтер не пропустил своего коллегу и товарища в редакцию, прежде чем тот не сообщил ему кучу любопытных подробностей о перелете через моря-океаны и не предъявил ему свой пропуск. И тогда дважды ублаготворенный Шеферс сказал:

— Подумать только, с чего мы оба здесь начинали, а вот, глядишь, летаем в Америку! Но я уже в те времена указывал не раз: все находится в развитии, значит, полный порядок. Сам видишь, в те времена у меня тут проходили два-три десятка человек, а нынче — целый день толпа. Создан справочно-библиографический отдел, все совсем новые коллеги. Не успеваешь запомнить лица; но в этом выражается наше развитие, все течет, товарищ Грот, и, как погляжу, нас тоже несет течением, и мы плывем вперед, разве не так?