Гиппопотам

тоже должны быть счастливы, Энн, Майкл? Счастливы за Эдварда. – Это уже Патриция.

– А Саймон – за Сирень, – напомнила Мери. Саймон неловко покивал.

– И как глупо ничего об этом не говорить! – продолжала Мери, глаза у нее сияли. – Как будто тут какая-то преступная тайна, а не удивительное, удивительное чудо, которое сделало всех счастливыми!

Я с лязгом опустил вилку и нож на тарелку. Сейчас. Самое подходящее время.

– Не хочется мне справлять нужду прямо на вашем параде, – сказал я, – но я ни хрена не счастлив. Ну просто ни хрена. На самом деле я несчастен, как проклятый грешник.

– Конечно, ты несчастен, старый говнюк, – грянул Оливер. – И поделом тебе. Христос всемогущий, ну что ты за человек!

– Тише, тише! – Майкл ударил ладонью о стол. – Что происходит? Мы все-таки за обеденным столом. Прошу вас!

– Прости, Майкл. Ты здесь хозяин, каждое твое слово закон, и все же я думаю, что Эдвард Засранец Уоллис получил то, что ему причитается.

– Слушайте, слушайте, – раздался слева от меня голос Ребекки.

Оливер ткнул в меня ложкой:

– Ты же все еще не веришь в способности Дэви, так, Тед?

Я глянул через стол на Энн и пожал плечами:

– Если тебе это интересно, скажу. Нет, я не верю в чудесные способности Дэви.

– Видите! Он просто не может с ними смириться. – Голос Оливера звучал уже почти на октаву выше. – Ему, как и всем нам, предоставлен единственный шанс, шанс, который большинству людей не выпадает и за тысячу жизней, он получил единственный шанс одним махом вытянуть себя из болота, в котором он вязнет все эти годы, единственный шанс поднять глаза и увидеть красоту всего сущего, и какова же его реакция? «Я ни хрена не счастлив. Я несчастен, как проклятый грешник». Конечно, он не счастлив. Пережитое нами за эту неделю есть ни больше ни меньше как божественное откровение. Божественное, мать его, откровение, и всем нам по силам постичь его, постичь и восславить. В нас всех присутствует хотя бы малая частица смирения, позволяющая нам кричать и плакать от незаслуженной радости. Во всех, кроме озлобленного, упрямого, слепого как крот и глухого как пень Теда Неверующего.

Слезы стояли в его глазах. Я смущенно глядел в тарелку.

– Прости, – сказал Оливер. – Прости, Тед. Факт остается фактом – я люблю тебя, глупое ты дерьмо.

Ты мой друг, и я люблю тебя. Мы все тебя любим. Но ты такой… такой…

– Да все в порядке, Оливер, – сказала Ребекка, – какой он, мы все прекрасно знаем. Речь о другом, дорогой, – продолжала она, повернувшись ко мне, – почему ты не хочешь принять то, что видишь? Почему тебе так трудно взглянуть правде в лицо?

– Какой правде? – спросил я.

– Правде о том, – сказал Оливер, – что существует такая вещь, как Благодать.

– Правде о том, – подхватила Ребекка, – что там, вне нас, действительно есть нечто.

– Меня не интересует, что есть там. Мне интересно, что есть тут. – И я пристукнул себя по груди.

– Господи! – Оливер бросил вилку. – Ну почему тебе непременно нужно говорить подобные вещи? Почему?