Чапаев и пустота

акое странное название. В нем есть какое-то самодовольство.

– Нет, – сказал я, – дело не в этом. Просто в Китае было такое царство с названием из одной буквы – У. Меня это всегда удивляло. Понимаете, иногда говорят – у леса, у дома, а тут просто – у. Как будто это указание на что-то такое, где уже кончаются слова, и можно только сказать – у, а у чего именно – нельзя.

– Чапаев бы немедленно спросил вас, можете ли вы сказать, что вы имеете в виду, говоря «я».

– Он уже спрашивал. Что касается этой книги – кстати, у меня это одна из самых слабых, я вам как-нибудь другие дам, – то я могу объяснить. Я раньше много путешествовал и в какой-то момент вдруг понял, что, куда бы я ни направлялся, на самом деле я перемещаюсь только по одному пространству, и это пространство – я сам. Тогда я назвал его «Я», но сейчас, может быть, я назвал бы его «У». Но это не важно.

– А как же другие? – спросила Анна.

– Другие? – спросил я.

– Да. Вы ведь много пишете о других. Например, – она чуть наморщила брови, видимо, вспоминая, – вот это: «Они собрались в старой бане, надели запонки и гетры и застучали в стену лбами, считая дни и километры… Мне так не нравились их морды, что я не мог без их компаний – когда вокруг воняет моргом, ясней язык напоминаний, и я…»

– Достаточно, – сказал я, – я помню. Не сказал бы, что это мое лучшее стихотворение.

– А мне нравится. Вообще, Петр, мне ужасно понравилась ваша книга. Но вы не ответили на мой вопрос – как быть с другими?

– Я не очень понимаю, о чем вы.

– Если все, что вы можете увидеть, почувствовать и понять, находится в вас самих, в этом вашем царстве «Я», то, значит, другие просто нереальны? Я, например?

– Поверьте, Анна, – сказал я горячо, – если есть для меня что-нибудь реальное в мире, так это вы. Я до такой степени переживал нашу… Не знаю как сказать, размолвку, что…

– Я сама виновата, – сказала Анна. – У меня действительно скверный характер.

– Что вы, Анна! Все дело только во мне. Вы с таким терпением переносили все нелепые…

– Давайте не будем состязаться в вежливости. Лучше скажите – правда ли я значу для вас так много, как можно было понять из некоторых оброненных вами фраз?

– Вы значите для меня все, – сказал я совершенно искренне.

– Хорошо же, – сказала Анна. – Вы, кажется, предлагали мне прокатиться на коляске? За город? Так поедемте.

– Прямо сейчас?

– Почему нет?

Я придвинулся к ней.

– Анна, вы даже не можете…

– Умоляю вас, – сказала она, – не здесь.

Выехав за ворота, я повернул коляску налево. Анна сидела рядом, на ее щеках проступал румянец, и она избегала глядеть на меня; мне стало казаться, что она жалеет о происходящем. До леса мы доехали молча; как только над нашими головами сомкнулись зеленые арки ветвей и стало ясно, что мы скрыты от нескромных взглядов, я остановил лошадей.

– Послушайте, Анна, – сказал я, поворачиваясь к ней. – Поверьте, я ценю ваш порыв. Но если вы начали сожалеть о нем, то…

Она не дала мне закончить. Она обхватила меня руками