Из чего созданы сны

Мы с Ириной все еще смотрели друг на друга.

11

— Вы первый человек в ФРГ, который ко мне хорошо отнесся, — сказала она, наконец.

— Глупости.

— Никакие не глупости! — Покачала она головой. — Все остальные мной только командовали. И прежде всего эта ведьма — воспитательница. — Она глянула на пастора, который возился с электроплиткой: — Извините за выражение, эта старая женщина, она только исполняет свои обязанности, я понимаю. И прибывают все новые беженцы. Я понимаю, что людям в этой стране уже надоело, и они уже видеть нас не могут.

— Это не так, — отозвался молодой пастор, который теперь уселся за стол. — Никто против вас ничего не имеет. Вовсе нет. Беженцам живется плохо. А нам хорошо. То, что вы принимаете за отказ, это просто угрызения совести. Потому что после всего, что мы натворили, это же величайшая несправедливость, что мы так скоро снова начали процветать, — а людям, в ГДР например, еще долго жилось трудно. Сейчас, слава Богу, уже нет. Ну, а теперь звоните же, наконец!

Я подумал, что я измученный тяжким трудом и запоями репортер в вечной погоне за сенсациями, а не удачливый плейбой, способный уложить прекрасную юную беззащитную девушку, во всяком случае, не оказав ей сначала помощи. Так что, я взял себя в руки и спросил:

— А вы знаете номер телефона вашего жениха?

— Во время всего побега я твердила его как молитву. «Гамбург, 2 20 68 54».

— У него квартира в Гамбурге? — изумился Демель. У пастора было темное от непогоды и ветра лицо и серые глаза под густыми каштановыми бровями. Его короткие волосы были каштановыми, как и у меня. Он был в моем возрасте, а выглядел лет на десять моложе. Как минимум на десять.

— Нет, это квартира его лучшего друга в Федеративной Республике. Его зовут Рольф Михельсен. Они знакомы много лет. Господин Михельсен живет на улице Эппендорфер Баум. Дом номер сто восемьдесят семь. — Диктофон с новой кассетой был по-прежнему включен и записывал. — Господин Михельсен поселил моего жениха у себя, как мы и договаривались еще задолго до побега. Господин Михельсен часто посещал Яна в Праге.

— Яна?

— Ян Билка. Так зовут моего жениха.

— А чем занимается этот господин Михельсен? — поинтересовался я.

— Не имею понятия.

— Да ну!

— Я с ним лично не знакома. Мне о нем рассказывал Ян. Он, знаете, не мог мне все рассказывать. Он был капитаном в Министерстве обороны. О многих вещах он просто не имел права говорить.

Я почувствовал, что мне вдруг стало жарко.

— Ну конечно, не мог, — согласился я. — Так, значит, капитан?

— Да, — подтвердила Ирина. — Можем мы теперь заказать разговор?

— Заказывайте, — сказал я.

Снаружи, из нескольких бараков, донесся многоголосый крик, отдаленный и приглушенный.

— Гол, — прокомментировал я. — Кто-то забил гол.

— Думаю, албанцы, — ответил моложавый пастор, не поднимая глаз. — Отличные игроки, эти албанцы.

— Если он был капитаном, то ему должно быть не меньше тридцати, — сказал я.

— Тридцать два. Не смотрите так! Мне восемнадцать. Ну и что?

— Абсолютно ничего, — сказал я.

— Я изучаю психологию, — продолжала Ирина. — У него была собственная квартира, я снимала частным образом мансарду. Этого вам достаточно?

Я кивнул, подошел к телефону и наугад набрал «девятку». Ответила действительно телефонная станция, я узнал этот голос.

— А, симпатичная фройляйн Вера, — сказал я любезно. — Это Роланд, фройляйн Вера. Да-да, недавно я у вас был. Дайте мне, пожалуйста, Гамбург, номер… — я взглянул на Ирину.

— Два-два-ноль-шесть-восемь-пять-четыре.

— Два-два-ноль-шесть-восемь-пять-четыре, — повторил я. — Я зайду и оплачу разговор, он за мой счет, фройляйн Луиза разрешила. Большое спасибо, фройляйн Вера.

Я передал трубку Ирине. Она быстро произнесла, не дыша: «Алло!» — И потом после короткой паузы: «Да, конечно, я понимаю…» — и уже обращаясь к нам:

— Она набирает, я подожду.

— Отлично, — сказал я.

— Так вы господин Вальтер Роланд? — спросил пастор. Он опустил электроплитку и с пытливым любопытством смотрел на меня.

— Да, это я, — ответил я более нелюбезно, чем хотел, но в тот момент мне было наплевать.

— Пауль Демель, — представился он.

— Очень приятно. — И к Ирине: — Когда бежал ваш жених?

— Почти три месяца назад, — ответила Ирина. — Двадцать первого августа. — Она держала трубку прижатой к уху.

— Фройляйн Луиза рассказывала мне, что вы должны приехать, — сказал пастор с улыбкой. — Очень рад познакомиться с вами лично. У меня к вам много вопросов.

— Вы тот господин, которому понравились обе мои книги, — сказал я и сразу снова почувствовал эту мерзкую скотину «шакала».

— Да. Особенно удачная, на мой взгляд, — «Безбрежное небо».

— И вы, конечно, хотите спросить, почему я перестал писать книги.

— В том числе и это, — дружелюбно подтвердил он.

Изо всех сил стараясь подавить свое раздражение, что мне плохо удавалось, я сказал:

— Потому что я не могу писать книги! Поэтому! Хватит мне и иллюстрированного издания!

— Это неправда, — возразил пастор. — Вы же доказали…

— Ничего я не доказал, — ответил я. — Прошу вас, господин пастор!

— Вы слишком рано утратили мужество, вот и все, — сказал он.

— И голодал, — добавил я.

И все же я был рад, что он ничего не подозревал о втором имени, под которым я писал уже много лет. Второе имя, собственно говоря, должно было быть известным только в области журналистики как мой псевдоним, но слишком много людей в этой области были в курсе, а в ней принято страшно много болтать. Так что и немало посторонних было осведомлено, что я пишу и под другим именем, этого невозможно было избежать, несмотря на всю мою осторожность. Судя по всему, пастор Демель об этом не догадывался. Мне было бы очень стыдно перед этим молодым священником, узнай он, кто сейчас стоит перед ним.

— Так вы репортер? — спросила Ирина. В ее голосе прозвучал испуг.

— Как видите, — буркнул я все еще неприветливо. — Вас это смущает?

— Нет, почему… — Она засмеялась, но ее смех прозвучал неискренне. — Почему это должно меня смущать?

— Многих это смущает, — ответил я. — Если я хочу о них написать.

— Ну, обо мне-то нечего… Алло? Да? — Она прислушалась. — Ага, — сказала она потом. — Спасибо большое. — И положила трубку. — Номер в Гамбурге занят. Фройляйн попробует еще раз.

— Только не волнуйтесь, — сказал я.

— Да-да, — отозвалась она.

— А почему вы, собственно, бежали? — спросил я Ирину.

— Из-за моего друга.

— То есть как это?

— Сразу после его бегства ко мне пришли. Из органов. Чешских. И советских. Меня на два дня арестовали и допрашивали. Много часов подряд. День и ночь.

— Что они хотели знать? — спросил я.

— Только о моем женихе, — ответила Ирина.

— Что, например?

— В каком отделе он работал. К каким документам имел доступ.

Пастор внимательно посмотрел на меня. Я ответил ему тупым взглядом. Этот рефлекс тупости я отрабатывал годами. Выглядело очень убедительно.

— Его должность, его личная жизнь, наши отношения… Их интересовало все. Но я могла ответить только на немногие их вопросы. Я не знаю, в каком отделе был Ян, какую должность он занимал и к каким документам имел доступ. Я вдруг поняла, что действительно почти ничего о нем не знаю. Это меня испугало. Очень испугало. Вы понимаете?

— Хорошо, — сказал я. — А дальше?

— Дальше… Они мне не поверили. Отпустили меня, но приходили снова и снова, каждый день. У моей хозяйки сдали нервы, и она хотела меня выгнать. Добрая женщина, но это уже было для нее чересчур. Они приходили иногда в четыре часа утра. Конечно, она меня не выгнала. Но боялась. Страшно боялась. Я тоже.

— И вы не выдали гамбургский адрес или имя немецкого друга вашего жениха?

Ирина посмотрела на меня с возмущением:

— Разумеется, нет!

— Я просто спросил. Не сердитесь. А потом?