Джоанна Аларика

— Ах, так? По-твоему, я не имею права на…

— Молчи! Не выводи меня из терпения, повторяю тебе, иначе я поступлю с тобой так, как ты этого заслуживаешь! И чтобы я больше не слышал от тебя ни одного слова о политике, понятно?

С грохотом захлопнулась дверь, тяжелые шаги удалились по коридору.

Опустив голову, Джоанна прошлась по комнате, потом вытащила из букета белую орхидею и принялась задумчиво покусывать лепесток, поглядывая на висящую над сервантом картину, натюрморт в сочной фламандской манере, под Снейдерса. Этот заяц с. окровавленной головой вызывал в ней жалость и возмущение человеческой жестокостью еще в то время, когда она сидела за этим столом, болтая недостающими до полу ногами, и то и дело перекладывала вилку из левой руки в правую, вызывая замечания гувернантки. Трудно привыкать к мысли, что ты уже чужая в собственном доме…

Джоанна вздохнула и, взглянув на часы, бросила на пол орхидею и торопливо вышла из столовой.

Когда она выводила машину, к гаражу подошел отец в сопровождении управляющего.

— К часу прошу быть дома, — сказал он, — сегодня у нас обедает полковник Перальта. Не опаздывай.

— Хорошо, — сухо ответила Джоанна, включая скорость.

…Это случилось шесть лет назад, на очередной вечеринке в доме доктора Моралеса. Такие вечера, или «тертулии», как несколько старомодно называл их хозяин дома, устраивались для студентов и вообще учащейся молодежи и пользовались большой популярностью, хотя ничего крепче кока-колы на них не подавалось; правда, с помощью рома, контрабандно приносимого в карманных фляжках, кока-кола легко превращался в напиток, известный под именем «Свободная Куба», и по субботам в переполненном доме доктора Моралеса бывало весело. Именно в одну из этих суббот Мигелю Асеведо сказали, что с ним хочет познакомиться какая-то девушка.

Девушка оказалась похожей на иностранку: светловолосая, со строгим взглядом больших серых глаз, странно выглядевших на загорелом лице.

— Я давно хотела с вами познакомиться, сеньор Асеведо, — сказала она без всякого, впрочем, акцента, когда их представили друг другу. — Вы можете уделить мне полчаса?

— Конечно, — несколько растерянно кивнул Мигель, — пройдемте вон туда, там можно поговорить… без помех. Так я вас слушаю, сеньорита…

— Монсон, — подсказала девушка, — меня зовут Джоанна Аларика Монсон. Я хотела поговорить с вами вот о чем… Мне говорили, вы участвовали в последнем перевороте, не правда ли? Ну вот, а я хочу написать книгу, и, понимаете, мне интересно поговорить с участником событий.

— Книгу — вы? — невежливо изумился Мигель.

Девушка покраснела.

— А что такого? — запальчиво возразила она. — По-вашему, книги можно писать только старикам? Если хотите знать, Маргарет Митчелл было семнадцать лет, когда она написала «То, что унес ветер», а сестры Бронте…

— Сдаюсь, сдаюсь, — засмеялся Мигель.

— А мне тоже семнадцать, я в будущем году кончаю колледж…

«Подумаешь, колледж, — усмехнулся про себя Мигель, — я на тот год буду уже учителем…»

— Дело в том, сеньорита Монсон, — сказал он вслух, — что…

— Вы можете звать меня просто Джоанна.

— Дело в том, Джоанна, что мое участие в перевороте — вы ведь имеете в виду октябрьский, не так ли? — оно было, так сказать, совершенно эпизодическим. И вообще случайным.

— Ничего, вы все-таки расскажите, — быстро сказала она. — Я могу стенографировать?

— Нет уж, пожалуйста, без стенограмм. Боюсь, что вы путаете писателя с репортером, сеньорита Джоанна.

— Я ничего не путаю, — сердито отозвалась «сеньорита Джоанна» и тут же улыбнулась. — Но вы, пожалуйста, расскажите поподробнее, прошу вас.

— Да мне, собственно, нечего и рассказывать. До самого последнего момента я вообще ничего не знал… Ну, говорили, что готовится переворот, но что и как, это для меня было тайной. А потом, уже девятнадцатого… в общем, чтобы было понятно, я был тогда на первом курсе, жил в комнате с одним приятелем— он был на третьем. И он, каналья, ничего мне не говорил, хотя участвовал в заговоре. Но мы с ним были большие друзья, еще с детства, поэтому, когда девятнадцатого его схватил приступ — а он, знаете ли, вечный малярик, — то он попросил меня пойти вместо него в одно место и передать то-то и то-то…

— Что именно? — спросила Джоанна, слушавшая с горящими глазами.

— Да это несущественно, нужно было только сказать, что он выполнял то поручение, которое по плану ему полагалось. Он там должен был наладить контакт с некоторыми офицерами форта. Ну, он мне все это объяснил, дал свой браунинг, и я поехал в кабаре «Сирое», знаете?

— Да, знаю. То есть внутри я, конечно, никогда не была…

— Ну вот. Приехал я туда, а там уже собралось человек двенадцать. Сказал пароль, получил отзыв…

— Вы их еще помните?

— «Конституция» и «Демократия». В общем я передал все, что полагалось, и остался с ними, поскольку я уже все равно оказался замешан. Возможно, они меня уже и не выпустили бы, — засмеялся Мигель, — даже пожелай я уйти. Приехал я туда в одиннадцать часов вечера, мы сидели и пили — словом, разыгрывали обычный студенческий кутеж. В час ночи вызвали такси, расселись в трех машинах и поехали к форту «Гуардиа-де-Онор».

— Зачем?

— Вы меня лучше не перебивайте, — с досадой сказал Мигель. — Нас должны были ввести в форт под видом арестованных, понимаете? Чтобы содействовать захвату арсенала. Ну, а пока мы приехали, восстание в форту началось раньше времени, и все было кончено, форт был уже захвачен. Тогда нас вооружили автоматами, дали каждому по десять человек солдат и отправили брать другой форт — «Матаморос».

— Небо, как интересно! И вы его брали?

— Да нет, — засмеялся Мигель, — по дороге выяснилось, что я не умею ни командовать своими десятью солдатами, ни даже стрелять из автомата. Меня с позором отстранили от командования и отправили помогать вывозить оружие из арсенала.

А потом началась артиллерийская дуэль — из форта «Сан-Хосе» правительственные войска стали обстреливать «Гуардиа-де-Онор», а мы стреляли по «Сан-Хосе», и так удачно, что с третьего выстрела взорвали артиллерийские погреба.

— Да, от «Сан-Хосе» ничего не осталось, я видела, — вздохнула Джоанна.

— Вы были тогда в столице? — спросил Мигель.

— Нет, — с сожалением покачала она головой, — за несколько дней до этого папа увез меня домой… Он был близок к генералу Понсе и чувствовал, что что-то будет. Ну и увез.

— А вы, собственно, из каких Монсонов? — поинтересовался Мигель.

— Не из «политических», — засмеялась Джоанна, — у отца плантация в департаменте Эскинтла. Вообще это очень распространенная фамилия, знаете ли… Ну, а еще подробности, дон Мигель?

— Да я ведь сейчас и не все помню: как-никак четыре года прошло. Давайте мы с вами встретимся через недельку, я, может, еще что припомню. Поговорю кое с кем…

— Хорошо, — кивнула Джоанна и, вытащив из кармана блокнот-календарик, аккуратно записала дату, час и место встречи.

Они поговорили еще с полчаса — о кино, о новых книгах, о результатах атомных испытаний на Бикини; потом Джоанна ушла, сославшись на строгость хозяйки пансиона, и Мигелю показалось, что она немного обиделась на то, что он не предложил ее проводить.

Он остался сидеть в своем углу, потягивая через соломинку «Свободную Кубу», которая в бутылочке из-под кока-колы выглядела совсем невинно, и думая о своем новом знакомстве.

Об этом же он продолжал размышлять и на другой день, лежа с закинутыми за голову руками на своей жесткой студенческой койке, и в понедельник, в аудитории, изрисовав страницу в общей тетради обидно непохожими профилями и вензелями «Дж. А. М.», и еще два дня. А в четверг за час до срока он помчался в телефонную будку и позвонил своему приятелю — тому самому, который когда-то толкнул его на участие в октябрьском перевороте.

— Слушай, ты! — крикнул он, торопливо набрав номер и получив соединение. — У меня вдруг возник в голове один принципиальный вопрос. Понимаешь, чисто принципиальный, ну, просто человеческая проблема. Ты меня слушаешь?