Монументальная пропаганда

21

Насколько автор на протяжении своей жизни имел возможность заметить, у большинства людей, даже весьма образованных, нет ни ощущения, ни понимания того, что они существуют в истории. Большинству кажется: всё всегда будет, как есть сегодня. А если на их глазах случилось историческое событие, им оно видится происшедшим в результате совпавших во времени недоразумений. И кажется, что все можно вернуть обратно. Одни на это надеются, другие этого боятся. Аглая надеялась, Шубкин боялся, и оба не понимали, что история обратных ходов не имеет. Так или иначе, развивался процесс, в результате которого надежды Аглаи выглядели чем дальше, тем более иллюзорными, а страхи Шубкина напрасными. Дело, конечно, не зашло еще так далеко, чтобы Аглаю стали наказывать за разорение крестьян, а Шубкина носить на руках за нанесенные ему обиды, но в целом что-то куда-то двигалось, и одним из мелких результатов больших перемен и было предоставление Марку Семеновичу отдельной комнаты в двухкомнатной квартире в доме № 1-а по Комсомольскому тупику. Эта комната была в два раза больше той барачной, где Марк Семенович и Антонина размещались прежде, с кухней, ванной и ватерклозетом и всего только с одной соседкой по коммуналке – Шурочкой-дурочкой.

В субботу Марк Семенович получил ордер и уже в воскресенье, сложив свои и Тонькины манатки в узлы и связав шпагатом пачки книг из своей небольшой еще библиотеки, вышел на Поперечно-Почтамтскую улицу с надеждой словить какой-нибудь перевозочный транспорт. Он не учел, что день был воскресный и поэтому большинство казенных грузовых машин стояли на приколе. А не грузовые ему не подходили. Он долго стоял, махал рукой. Две машины прошли, не остановились. Третий самосвал остановился, но он перед тем возил уголь и был настолько грязен, что Шубкин заглянул в кузов и отказался. Он уже совсем потерял надежду, когда рядом с ним резко затормозил «черный ворон».

Можно себе представить, какие чувства испытал Марк Семенович при виде столь знакомого ему транспортного средства. Он съежился, ожидая, что сейчас вывалит из машины команда МГБ и возьмет его под белы руки. Но в машине никакой команды не оказалось, был в ней только водитель старший сержант Опрыжкин с жизнерадостным выражением на лице.

– Садись, отец, подвезу, – сказал он, распахнув правую дверцу.

– Куда подвезете? – осторожно спросил Шубкин.

– Куда надо, туда подвезу.

Кто читал «Чонкина», помнит, а кто не читал, и сам знает, что под названием «Куда надо» в народе всегда подразумевалось такое место, куда никому не надо. То есть прокуратура, милиция и другие органы насилия над человеком. Поэтому нетрудно оценить переживания Шубкина и понять, почему он стал уверять Опрыжкина, что ему никуда не надо.

– А если не надо, – начал сердиться Опрыжкин, – то чего стоишь и руками машешь?

Придя в себя и поняв, что водитель один и вообще ситуация на арест будто не походит, Марк Семенович сказал старшему сержанту, что ему нужна машина, но не такая, а в которой можно перевозить мебель.

– А эта тебе чем не хороша? – спросил Опрыжкин чуть ли не обиженно. – Это ж фактически автобус, только что с решетками.

Он оказался человеком словоохотливым и по дороге объяснил, что служба у него тяжелая, семья большая, зарплата маленькая, а начальник тюрьмы майор Бугров – мужик хороший, в свободное от перевозок арестантов время разрешает подкалымить.

– Я с ним, знамо дело, делюсь, а как же. Хочешь жить, давай жить другим. Правильно, папаша?

– Возможно, – ответил Шубкин уклончиво.

Опрыжкин о чем-то задумался, а потом спросил:

– А вообще-то, отец, как думаешь, сейчас жить лучше, чем при Сталине, или хуже?

Конечно, будь Шубкин осмотрительней, он мог бы заподозрить, что вопрос имеет провокационный характер, но Марк Семенович никогда осмотрительным не был, и даже лагерь его в этом смысле не многому научил. Он верил, что в каждом человеке есть что-то хорошее, и потому бесхитростно отвечал Опрыжкину, что, на его взгляд, без Сталина гораздо лучше жить, чем с ним.

– Я тоже думаю, – охотно согласился Опрыжкин. – Хотя при нем был, конечно, порядок. Но другое дело, что люди в страхе жили. При Сталине, допустим, стал бы я калымить? Да ни в жизнь.

22

Мы покинули Аглаю Степановну Ревкину в тот драматический момент, когда она, увидев «черный ворон», приготовилась к самому худшему. Она ждала, что люди, поднявшиеся на площадку второго этажа, начнут колотить кулаками или прикладами в дверь, требовать открытия ее именем Союза Советских Социалистических Республик. И, не дождавшись ответа, начнут выламывать дверь или палить в нее из всех видов оружия. Но ничего этого не случилось. Люди потоптались на площадке и стали тихонько спускаться вниз. Аглая еще немного подождала, выглянула одним глазом из-за тюлевой занавески и только теперь поняла, с какой низкой целью используется такая машина.

Может быть, именно эта картина больше, чем ХХ съезд партии, нынешний Пленум ЦК КПСС и другие события, убедила Аглаю в том, что сталинская эпоха ушла безвозвратно в прошлое.

Обнаружив, что ее никто не собирается арестовывать, Аглая даже испытала некоторое разочарование. Готовность к героической гибели осталась невостребованной, и опять надо жить обыкновенной, повседневно скучной жизнью. И как только она это подумала, ей сразу захотелось есть. Она засунула свой «вальтер» назад в валенок, сама сунулась в холодильник, а он – пустой.

День был воскресный, и продмаг не работал. Аглая решила сходить в чайную, позавтракать там, успокоиться, послушать, что говорит народ.

Во дворе разгрузка «черного ворона» происходила на глазах жильцов дома 1-а, тех, кому делать было нечего. А делать нечего было всем, поскольку день-то был выходной и недождливый. Все бабки высадились на лавочку, наблюдали и комментировали происходящее.

– А книг-то, книг-то сколько! – удивлялась Гречка. – И куды ж столько? Да в них пылищи-то!

– И клопы! – подсказала баба Надя.

– Ну клопы-то в книгах не водются, – усомнилась Гречка.

– А чего ж им там не водиться. Везде водются, а в книгах не водются.

– А в книгах не водются, – настаивала Гречка. – Они водются в стене, в кровати, поближе к телу. А в книгах-то чего им водиться и чем питаться? Буквами, чтолича! – Она даже засмеялась от такого предположения.

– И главное, для чего столько? – сказала баба Надя, сдаваясь. – Показать людям, что ты такой умный и что ты все эти книги читаешь. Так все равно ж никто не поверит.

– Ну почему ж не поверит? – возразила Гречка. – У меня внук Илюха тоже всегда читает, читает. И в постеле, и за столом. И иной раз так зачитается – ничего вокруг не видит и не слышит. И то смеется, то плачет. Я ему: «Илюха! Ты что! Ежли так переживаешь, то зачем же тебе эти книжки? Да пойди лучше с ребятами по двору побегай, мяч погоняй, воздухом подыши». А он нет. Все читает, читает…

Баба Надя хотела по этому поводу высказать что-то свое, но тут внимание бабушек отвлекла вышедшая во двор Аглая. Которая, как заметили бабки, была со вчерашнего дня не в духе.

Процесс разгрузки «черного ворона» подходил к концу. Антонина и водитель связки книг и узлы с пожитками клали на вытащенную до того никелированную кровать с четырьмя шишечками на спинках. Шубкин шел Аглае навстречу, неся перед собою приемник «Рекорд». Увидев будущую соседку, он, кажется, смутился, а может быть, даже и испугался и сделал шаг в сторону, чтобы не укусила, но поздоровался. Аглая, сама себе удивившись, тоже буркнула «сссте» и пошла дальше, провожаемая взглядами сидевших на лавке соседок.

Чайная находилась в одноэтажном деревянном строении с высоким крыльцом и дощатой верандой. На веранде сидел бородатый нищий со сворой прижавшихся друг к другу маленьких грязных собак и выставленной перед ними картонкой с текстом: «Мы тоже хотим есть». Тут же лежала и шапка для подаяний. Аглая этого нищего встречала во многих частях города, никогда ему не подавала и не видела, чтоб подавали другие, а тут, неизвестно с чего, расщедрилась и высыпала из кошелька всю мелочь – больше рубля – в шапку.