Голубая комната

— Она попыталась…

— Развести тебя? Ты знаешь, иногда я думаю — может, она любила тебя больше, чем я.

И тогда в наступающих сумерках, он возьмет ее за руку (почему-то эту сцену он видел на крыльце их дома, поздним вечером).

— Мне жаль ее. Мне уже тогда было ее жаль.

И вот, буквально в двух словах, ему приказывают покончить с Жизель.

«Теперь ты!»

Чем больше он думал об этих словах, тем более зловещими они ему казались. Андре не развелась — Николя умер. В комнате над лавкой никого, кроме нее, не было во время его агонии. Она дождалась, пока его сердце перестанет биться, и лишь потом пошла через сад позвать свекровь.

Неужели она всерьез думала о его разводе?

«Теперь ты!»

В ярости он стал выкрикивать, вцепившись в руль своей машины, даже не зная, где находится:

— Теперь ты! Теперь ты! Теперь ты! Теперь ты…

Как избавиться от этого кошмара? Пойти к Андре и твердо объявить ей:

— Я никогда не оставлю свою жену. Я люблю ее.

— А меня?

Сможет ли он ответить: «Я не люблю тебя»?

— Но ведь…

Она могла до конца выразить свою мысль, пристально глядя ему в глаза:

— Но ведь ты допустил, чтобы я убила Николя.

Он сразу подумал об этом, как и Жизель, как и многие жители городка. Это было всего лишь предположение — никто не знал, что произошло на самом деле. Возможно, она просто оставила его умирать, не оказав необходимой помощи?

Он, Тони, был здесь ни при чем.

— Андре, ты прекрасно знаешь, что…

Он не мог даже бежать от нее, уехав с семьей из Сен-Жюстена, — он еще не до конца расплатился за дом, ангар, оборудование. Он только-только начал вставать на ноги и обеспечивать семье относительный достаток.

Все это было ни на что не похоже, неправдоподобно. В конце концов он остановился перед каким-то кафе. Все так хорошо знали о его воздержанности в выпивке, что женщина, которая его обслуживала, не переставая следить за ребенком, игравшим на полу, посмотрела на него с беспокойством. Позже ее тоже вызвали как свидетеля.

Инспектора Мани трудно было смутить молчаливостью деревенских жителей, и он вызывал их для допроса столько раз, сколько ему было нужно.

— Хотите, я прочту вам свидетельские показания почтальона, относящиеся к последнему письму?

— Это лишнее.

— Вы хотите сказать, что он солгал, сказав про незакрытую дверь?

— Я ничего не хочу сказать.

— Фермер, с которым у вас была назначена встреча на то утро, позвонил, чтобы узнать — вы задерживаетесь или не приедете совсем. Жена ответила, что вы в дороге. Правильно?

— Да, конечно.

— Куда вы поехали?

— Я не помню.

— В общем-то, у вас превосходная память. В кафе «На четырех ветрах» вы выпили, и не пива, не вина, а водки. Вы очень редко употребляли алкоголь. Вы выпили подряд четыре порции, потом посмотрели на часы позади стойки и, казалось, очень удивились, что уже полдень…

Он ехал очень быстро, чтобы поспеть домой к обеду. Жизель поняла, что он выпил. В какой-то момент он разозлился на нее за это! Если он на ней женился, это не дает ей права следить за ним! Ему надоело, что за ним шпионят! Она промолчала, это правда, но уж лучше бы осыпала его упреками.

Он свободен! Он свободный человек, и нравится это его жене или нет, но он глава семейства. Он их всех содержит, он работает как вол, чтобы вытащить их из нищеты. Он отвечает за все!

Она молчала, и он на другом конце стола тоже молчал. Иногда он украдкой бросал на нее немного смущенный взгляд, в глубине души зная, что не прав. Не надо было пить.

— Ты знаешь, я не виноват. Клиентам нельзя отказывать.

— Брамбуа звонил.

Почему она заставляла его лгать? Это унижало и раздражало его.

— Я не успел заехать к нему на ферму, меня задержали в другом месте.

Теперь ты! Теперь ты! Теперь ты!

А Жизель сидела перед ним, что-то ела, стараясь не смотреть на него, чтобы не раздражать еще больше.

Чего Андре ждала от него? Что он убьет жену?

Ну вот! Наконец-то он к этому пришел. Наконец-то отважился разобраться в мыслях, которые теснились у него в голове. Не профессор ли Биго своими осторожными вопросами, которые, словно сверло, проникали глубоко внутрь, помог ему прийти к этому?

Конечно, он не стал говорить ему всего. И, против всей очевидности, продолжал отрицать наличие писем.

И, тем не менее, именно в тот день, когда он получил последнее послание, после четырех порций крепчайшей местной водки, которая обжигала горло, во время обеда с женой он задал себе этот вопрос.

Этого ли хотела от него Андре? Чтобы он убил свою жену?

Вдруг, безо всякого перехода, раздражение отступило, и он вдруг расчувствовался. Да, он виноват. Его обуяло желание попросить прощения. Он перегнулся через стол и схватил жену за руку:

— Послушай! Не сердись. Я просто слегка захмелел.

— Поспи после обеда.

— Тебе это неприятно, да?

— Нет.

— Я знаю, что да. Я плохо себя веду.

Интуиция подсказывала ему, что он ступил на опасный путь.

— Жизель, ты сердишься на меня?

— За что?

— Ты беспокоишься за меня, скажи.

— Мне бы хотелось, чтобы ты был счастлив.

— А ты думаешь, что это не так? Да? И чего мне, по-твоему, не хватает? У меня лучшая на свете жена, дочка, которая на нее похожа и которую я обожаю, красивый дом, дела идут прекрасно. Скажи, почему бы мне не быть счастливым? Ну да, у меня бывают проблемы. Если ты родился в хибарке без водопровода и электричества, не так-то просто открыть свое дело, как некоторые себе воображают. Подумай, какой путь я проделал с тех пор, как встретил тебя в Пуатье, — я был всего лишь простым рабочим.

Он говорил, говорил, возбуждаясь все сильней:

— Я самый счастливый из мужчин, Жизель, и, если кто-то утверждает обратное, передай ему от меня, что он врет. Самый счастливый из мужчин, слышишь?

Слезы брызнули у него из глаз, рыдания сдавили горло, он бегом бросился на второй этаж и заперся в ванной.

Жена никогда ему об этом не напоминала.

— Прошу прощения, господин Фальконе, что снова задаю вам этот вопрос. Это в последний раз. Вы получали письма?

Тони покачал головой, словно говоря, что ему не остается ничего другого, как отрицать. Дьем был готов к этому и повернулся к секретарю:

— Пригласите мадам Депьер.

Если Тони и вздрогнул, то едва заметно. Во всяком случае, он не выказал того волнения, какого ожидал следователь. Отчасти еще и потому, что для всего Сен-Жюстена мадам Депьер была мать Николя и никому бы в голову не пришло называть так его жену. Невестку звали Андре или, для старшего поколения, дочка Фермье.

Он недоумевал, каким образом свидетельство старухи бакалейщицы могло бы прояснить дело с письмами. Перспектива оказаться с ней лицом к лицу была ему неприятна, не более того. Он машинально встал и ждал, полуобернувшись к двери.

И вдруг, когда она открылась, он оказался лицом к лицу с Андре. Ее сопровождали адвокат, крепкий румяный человек, и один из жандармов, но он видел только ее бледное лицо, казавшееся еще бледнее из-за черного платья.

Она тоже пристально на него смотрела, совершенно спокойно, лишь улыбка смягчала черты ее лица, и казалось, она так же спокойно опять взяла над ним власть, завладела добычей.

— Здравствуй, Тони.

Ее грудной глуховатый обволакивающий голос. Он не ответил: «Здравствуй, Андре». Он не смог, да и не хотел. Только неловко кивнул ей, обернувшись к Дьему, как бы прося у него защиты.

— Снимите с нее наручники.

Все так же улыбаясь, она протянула руки жандарму, раздался так хорошо ему знакомый двойной щелчок. Когда Тони изредка встречал ее в Сен-Жюстене после смерти Николя, он не заметил, что она носит траур. В тюрьме ее лицо расплылось, она поправилась, так что одежда обтянула ее еще плотнее, впервые он увидел ее в черных чулках.

Охранник вышел, произошло минутное замешательство. Все стояли в узком кабинете, залитом солнцем. Секретарь первым сел в конце стола за свои бумаги, а толстяк, который сопровождал Андре, удивленно заметил: