Сытый мир

— Ага. И всё же, несмотря на это, он выиграл?

— Да где там! Конечно же, он проиграл. Он проигрывал и расшвыривал деньги по всей комнате. Я сосредоточился и старался делать лучшие ходы из возможных, а он сосал свое виски прямо из горла. После каждой игры я вставал, собирал с пола мокрые купюры и рассовывал их по карманам, чтобы он не видел, какую кучу денег уже проиграл.

— Вот это картинка! Ты же рассказываешь просто про рай!

— Да, вначале я и сам радовался. Утреннее ликующее солнце уже всходило над озером, а я всё подбадривал его, чтобы продолжать игру, лицемерно нахваливал непредсказуемые варианты, которые он находил, — это когда он снова и снова делал неправильные ходы. Сотенные высились штабелями, скоро я вёл счёт уже на тысячи, хотел разбить его наголову Каждая купюра, которая переходила от него ко мне, наполняла моё сердце радостью на две с половиной секунды, ровно за это время я успевал расставить шашки для нового кона. И если по какому-то недоразумению одна купюра возвращалась к нему, в левом полушарии моего мозга поднимался негодующий крик, и я обстреливал его сбивающими с толку ходами. Я словно коршун нависал над игральной доской, а этот залитый под завязку фраер всё время только посмеивался и подливал себе ещё, пытаясь и меня заставить выпить, но я и в семь утра оставался твёрд в своих правилах — никогда не пить во время игры. Он с ухмылкой передавал мне бумажки, а я брал и брал, и вдруг меня пронзило: я внезапно услышал, как адски-глумливо его смех разносится по всей его вилле, и я очнулся, опомнился. понял, что он потешается надо мной, что я доставляю ему громадное удовольствие, изображая шута. Я был для этого извращённого типа лишь объектом насмешек. Он даже предложил мне молочный коктейль! Я взглянул на доску и не смог вспомнить ни одного кона — оказывается, я провёл их как робот, как компьютер, в тотально оглушённом состоянии. Синенькие купюры превратились в нумерованную эрзацпоэзию, в удобные трофеи. Они внезапно потеряли для меня всякую ценность. «Ну, что же вы больше не играете? — спросил он. — Почему вы остановились?»

Можно было бы выжать из этого вонючего животного ещё кое-какую сумму, но никогда в жизни я не чувствовал себя таким униженным.

Я схватил доску, вышел на террасу, пересёк лужайку и швырнул доску в воду, шуганув при этом лебедей, которые испуганно взлетели. Я шёл от озера Штарнбергер до дома в Гильхинге пешком, в голове не было ни одной мысли, только стыд. Ваг так-то.

Посетители пивной уже поднималось из-за столов и тушили свечи. Роберт помотал головой:

— Если признаться честно, я понял далеко не всё.

— Клюв грифа недостаточно прочен, чтобы продолбить шкуру его жертв. Поэтому он засовывает свою длинную шею в задний проход мёртвого животного и поедает его изнутри. Ты слышал про это?

— Нет.

Мы закурили и некоторое время молчали. Я размышлял, не поведать ли мне ему о том потрясении, которое я испытал, когда обнаружил у Босха, в адской части его «Сада радостей земных», игральную доску для триктрака. Нет, решил я, лучше не надо.

К нашему столу подошла официантка и сменила пепельницу.

Потом Роберт рассказывал мне о той девушке, которая его сюда пригласила, а сама не явилась.

— Она у нас на фирме помощница. Ну да, я теперь возглавляю одну транспортно-экспедиционную фирму. Под крылом у моего дяди.

— Правда?

— А скажи, ты всё ещё живёшь там же, на отшибе, в этой дыре — как она там называлась…

— Она называлась Гильхинг. Нет, оттуда я съехал. И как раз вовремя. Там уже чёрные пауки выползали из раковины и беззастенчиво спаривались у меня на глазах. И окна выходили на стену.

— И где ты живёшь теперь?

— В городе.

— Где же именно?

— Неподалёку от Мюнхенской Свободы.

— Чёрт возьми, и ты можешь себе это позволить?

— О-о-ох, но ничего, как-то удаётся…

Официант принёс нам счёт, его взял Роберт.

— Идём! — предложил он. — Сходим ещё куда-нибудь, развлечёмся!

— Если бы я знал! Я не прихватил с собой наличности.

— Ну и ничего! Выпить стаканчик-другой на дискотеке… Спишем на накладные расходы!

Это вполне сходило за приглашение. Хорошо, принимаю его.

— И куда же мы отправимся?

— В «Инлокаль», естественно!

— Ну ясно, куда же ещё…

Роберт ловит такси.

Я так давно уже не сиживал в «мерседесе», что даже растерялся. Мы ехали пять минут — вот и вся поездка. «Инлокаль» был издали заметен по толпе, которая стояла у входа, потому что их не пускали внутрь. Турникет открывался и закрывался, но критерии отбора были мне малопонятны. Отвергнутые фейс-контролем разочарованно поворачивали назад. Только какой-то негр упёрто дискутировал с охранником на английско-французском тарабарском наречии. Негр выкинул несколько штучек — помахал пачкой денег, продемонстрировал свою майку со свежайшей американской культовой фигурой, показал даже свои трусы рискованного кроя. Ничто не помогло. Путь ему в это заведение был заказан. Казалось, его это не устраивало.

— Что, настолько всё забито, что вы даже негров не пускаете? — сказал Роберт, с чувством собственного достоинства подходя к охраннику и увлекая меня за собой.

Охранник дружески с ним поздоровался и беспрепятственно пропустил. Передо мной же турникет закрылся. Роберт упёрся в турникет и сказал:

— Он со мной!

Охранник ответил, что это он не может пропустить при всём желании. Роберт настаивал. Я слышал, как позади меня всё ещё ругается негр, и чувствовал себя не в своей тарелке. Кончилось тем, что охранник вздохнул и махнул мне рукой — проходи. И я оставил охранника, этот золочёный противозачаточный колпачок, выставленный перед нежелательными сперматозоидами, один на один с негром.

Воздух внутри был красный, влажный и густой и тяжело пригнетал меня к пурпурному ковру. Мы спускались по ступеням, на которых сидели и беседовали люди. Я слегка поскользнулся и наступил на руку какой-то девушке, она обругала меня. А когда я извинился, засмеялась:

— Откуда ты свалился?

— Я сам себя об этом часто спрашиваю.

— Ну так проходи же, чего встал на дороге!

Начало было хорошее.

К бару пробивались с величайшим трудом. Хорошо было бы запастись для такого случая чем — нибудь вроде мачете. Приходилось оттеснять в сторону толпу плотностью в тридцать пять тел на одигг квадратный метр. Настоящего пива не было, только «пильз» — по шесть пятьдесят за стакан в треть литра. Цветомузыка металась в гуще трупного воздуха. Музыка, впечатывающая в землю. Бумм-бада-бумм-бада-бумм-бада-бумм — бумм.

Публика дорогая — все делают вид, что живут по максимуму. Окрылённая и раскованная тусовка. Каждая фраза, которыми они обмениваются, крича друг другу в ухо, сопровождается экстатической улыбкой. Те женщины, которым достались сидячие места у стойки бара, вертятся на своих стульях, пьют за здоровье знакомых и незнакомых и в преувеличенном восторге перекидывают волосы с одного плеча на другое. Это волнует. Идёмте со мной, красавицы, я напишу вам стихи между грудей — #9632; белыми чернилами моих соков… Из этих стихов можно сделать завет — они того стоят!

Мужчины здесь либо настроены на шутливый лад, либо изображают из себя крутых с холодными, брутальными рожами, прочерчивая всё помещение роковыми взглядами.

Они внушают мне ужас. Мне кажется, что все они смотрят на меня. Я становлюсь неуверенным, параноидальным, во мне развивается комплекс неполноценности, и подгибаются колени.

Роберт, судя по всему, чувствует себя здесь как рыба в воде — знает, как встать, как сделать заказ, как говорить, как смеяться. Кажется, он сам себя находит ослепительным. А я так давно не был ни в одном подобном заведении, что чувствую себя, словно готтентот среди миссионеров. Под потолком подвешены стробоскопы и встроены зеркала, при помощи которых легко заглянуть в глубокие декольте.

— Совсем забыл тебя спросить, чем ты зарабатываешь, на что покупаешь свой парижский шарм? — говорит Роберт.

— Хм… Я продаю старые книги… время от времени.