Мужские игры

- Это значит, что живу без проблем. Все есть.

Он заметил, что глаз Мельгунова чуть прищурился, и поспешно исправился:

- Счастья вот только нет.

- Что так, бедолага? - притворно посочувствовал Забелин.

- Да чему радоваться-то? Что денег сделал? - Флоровский, стремясь увильнуть от неудачно начатого разговора, схватил знаменитую пепельницу в форме возлежащей нимфы, растроганно покрутил. - Надо же, цела.

- И будет цела, если лапать перестанешь, - отобрал пепельницу Забелин.

- Стало быть, для науки закончился, - тяжело заключил Мельгунов. - А насчет денег, так здесь положение такое, что для многих их наличие уже и есть счастье. Только вам обоим, как понимаю, знать об этом недосуг. Раздался телефонный звонок. Мельгунов было приподнялся, но из прихожей послышалось: "Юра, я подниму", - и он остался на месте.

- Майя Павловна все такая же, - улыбнулся Забелин.

- Какая?

- Бодрая.

- Бодрится больше. Левая половина отниматься начала.

Мельгунов оглядел смущенного Забелина.

- О вас не спрашиваю. В газетах мелькаете, на телеэкранах - как это на новороссе? - тусуетесь. Так что знаю, чем занимаетесь, - рынки, как теперь говорят, окучиваете.

- Что так недобро, Юрий Игнатьевич? - расстроился Забелин.

Как-то не залаживалась встреча, много раз представляемая им. Не было прежней близости. Положим, к нему-то Мельгунов по неведомой причине охладел много раньше. Но Макс... Сиятельный Макс даже после отъезда, поразившего Мельгунова, все-таки оставался в любимчиках. И тоже не ощущалось прежнего тепла. Он видел, что чувствовал это и Максим. И, привыкший блистать в обстановке обожания, тоже испытывал явную неловкость.

- Недобро, говоришь? - От подзабытого мельгуновского тона оба визитера зябко поежились. Когда на каком-нибудь совещании, конференции или - прежде - парткоме начинал Мельгунов говорить вот так - тихо, будто первое, обманчиво легкое дуновение пришедшей бури, - человека, к которому он обращался, охватывал озноб. Потому что многие - и справедливо - полагали, что пишет академик Мельгунов, что говорить, основательно, но выступает - уничтожающе-блестяще. Потому как из работ своих - точных, лаконичных, выверенных - выжимает он главное, что и составляет суть мельгуновскую, - страстную, обжигающую противников насмешливость.

Забелин нередко сравнивал его с другим, в чем-то очень похожим человеком - Второвым. Но если Второв был испепеляющей, пышущей жаром лавой, то Мельгунов - едчайшей, прожигающей кислотой.

- Недобро! - с нажимом повторил Мельгунов. - Без меня добреньких хватает. Вам для чего мозги даны? Для чего мы их знаниями годами фаршировали? Чтоб вы себе стойла уютные состроили?! Или все-таки чтоб другим рядом с вами теплее было? Я уж не говорю, что себя как ученых списали, ну да - вычеркнули и забыли. А о тех, кто растил вас, об альма-матер вашей - не о себе, имя Мельгунова, слава богу, не из последних. - Он потряс сухой ладошкой. - О святом говорю - о науке. Вот сидите оба, холеные, друг перед другом кичитесь...

- Юрий Игнатьич, ну поклеп же, - заерничал было Макс, но прервался под повелительным жестом. А Забелин и не возражал - бил Мельгунов по площадям, давно пристрелянным им самим.

- Вот верите, мужики, без кокетства скажу - иной раз кажется, лучше б в конце восьмидесятых загнулся, когда подъем этот был, эйфория всеобщая. И я ведь, старый дурак, со всеми урякал. Умер бы тогда - и не видел бы теперь, как все, что десятилетиями... Да столетиями! Не в семнадцатом году, почитай - в семнадцатом веке - начиналось. Чему отдался - и на глазах в ничто. С коллегами западными стараюсь реже видеться. Приглашают. Помочь вот даже предлагают, - кивнул он в сторону пачки писем, сваленных в углу "матерого" письменного стола. - А я не еду. Это они ко мне всю жизнь за наукой ездили. И чтоб я теперь перед ними с протянутой рукой!

- Школа Мельгунова, - ностальгически припомнил Макс.

- То и стыдно. Нет уж той школы. Институт - коробка одна. А внутри - выжиги какие-то куроводят.

- Ну, директор-то института, насколько я знаю, по-прежнему уважаемый Юрий Игнатьевич, - осторожно подправил увлекшегося учителя Забелин.

- Того особо стыжусь. - Мельгунов потянулся к трубке, успокаивая себя, нарочито неспешно принялся набивать ее табаком.

- Юра! Опять шумишь на гостей? А ну, очищайте столик, братцы. - Майя Павловна, увешанная блюдами с закуской, вошла в комнату. - Ребята принесли, - пояснила она на вопрошающий при виде икры и семги взгляд мужа. - Мы-то сегодня не ждали. Сами-то много ли едим?

Забелин поспешно откупорил коньяк, показал его Майе Павловне, и та разудало согласилась:

- Но чуть-чуть. В честь вашего приезда.

- Ну что ж, бывшие коллеги. - Юрий Игнатьевич, отложив нераскуренную трубку, поднялся. - Не скрою - радостно мне вас видеть. Горько - тому есть причины, но и радостно. Вы ведь из лучших. Посбегали, правда, отряхнули прах, так сказать...

- Юра!

- Да нет. Я без камня за пазухой. И не в вас это. Жизнь эту скотскую признать не могу.

- Юра!

- И не признаю! Ну, за встречу так за встречу.

Едва выпив, Максим выхватил бутылку из-под локтя Забелина и моментально разлил.

- Между первой и второй перерывчик небольшой, - проворковал он свое излюбленное. - Да и расслабиться чуток не мешает.

Они и расслабились. Полчаса спустя умиленная Майя Павловна, приобняв захмелевшего мужа, вместе с Забелиным слушала эмигрантскую эпопею парившего над столом Макса. Максим, помня о первой, жесткой реакции Мельгунова на неудачную собственную похвальбу, начал рассказывать неохотно, даже как бы скупо. Ну, выехали, ну, добрались, ну, не больно, оказывается, их и ждали. Само собой, пришлось раскинуть мозгами, - все-таки ответственность перед семьей. Потихоньку встал на ноги. Как? Да ничего особенно интересного. Но сам уже видел, что им это как раз интересно. Что от названий "Майами", "Флорида" разгораются глаза у Майи Павловны, а от словечек вроде "Нью-Йоркская фондовая биржа", "фьючерсные и форвардные сделки" проявляется невысказанная, мучительная тоска у Юрия Игнатьевича. И Максима, как часто бывало, - прорвало. Теперь он не рассказывал. Он - живописал. И это больше не была скучная повесть эмигрантского выживания. То была авантюрная история покорения Америки рисковым и хитрым русским человеком.

- Так что теперь у меня пол-Америки в корешах, - объявил в завершение Максим. И этому все, даже Забелин, поверили безоговорочно.

- Да, вот ведь как. - Майя Павловна завистливо вздохнула. - А мы едва не всю жизнь в этом доме. Юра-то по миру поездил, а мне как-то не довелось...Молодчина Вы, Максим. Мы всегда знали, что Вы не пропадете. Так, Юрочка?

Мельгунов нахмурился. Даже такая, заискивающая форма давления вызывала в нем резкий протест.

- М-да, стало быть, без семьи приехал, - подвел он неожиданный итог услышанному. - Надолго? Или попатриотствовать чуток?

- Может, и вовсе навечно. Я тут, Юрий Игнатьевич, в Эмиратах был, в пустыне на сафари. Там такие есть верблюжьи яблоки. Яблоко ветром вырвет и мотает - мотает по пустыне. Так вот надо ли ему за это пенять? Оно бы и радо зацепиться, ан - не за что, - Максим потянулся к недопитой рюмке.

- И то правда, - вступилась Майя Павловна. - Чего ты, Юрий Игнатьич, парня-то травишь? Разве он виноват в том, что так живем? Глянь: чуть с самолета - и к тебе.

Она наткнулась на насупившийся взгляд мужа, деланно всполошилась:

- Совсем забыла чайник поставить. Розетка, правда, барахлит.

- Юрий Игнатьевич, вы уж очень-то нас мордой по столу не возите. - Макс дождался, когда Майя Павловна выйдет. - Оно, конечно, поросенок я. Да и Забелин с полвзгляда видно - свинья-свиньей. Но только свиньи-то мы вашего скотного двора. Не чужого.

- Хотя мне-то и впрямь прощения нет, что за столько лет ни разу не зашел, - склонился покаянно и Забелин. - Если честно, - не решался. Потом - слышал, что вы на царстве. И считал по привычке: раз так, все, стало быть, в норме. До сих пор не знаю, что там между нами произошло: истинное или придуманное, - Макс, заметив, как при этих словах зло "стрельнул" глазом Мельгунов, под столом ущипнул Забелина за коленку, - но только вы для нас тот, кого предать невозможно. Кого предать, как себя.