Тайна сокровищ Заколдованного ущелья

– Все это мы ликвидируем.

Крестьянин сжал губы, напыжился, приподнимая левую бровь, и качнул головой.

– Дом, который мы здесь возведем, должен отвечать духу эпохи, – провозгласил учитель.

– Кому отвечать? – не понял крестьянин.

– Духу нашего времени, – пояснил учитель. Он немного помедлил, выстраивая свои слова в боевые шеренги, и продолжал: – Но не следует ни в коей мере пренебрегать национальными традициями, наследием былых веков – они должны стать основой наших действий, нам надо черпать вдохновение в прошлом. В качестве подлинного фундамента…

Крестьянин прервал его речь нетерпеливым вопросом:

– Зачем все это надо? Учитель опять забубнил:

– В качестве прочной и твердой базы…

С возрастающим раздражением человек опять оборвал его:

– Я сказал тебе: рассказывай про дом! Сколько можно болтать?…

Господин Зейнальпур вынужден был притормозить. Он и правда взялся разъяснить хозяину план его будущего дома, однако все его внимание было устремлено на собственную персону, на представившийся удобный случай себя показать. В сущности, и говорил-то он для себя, а крестьянин служил лишь поводом, чтобы высказать вслух общие фразы, которые он считал своими собственными. Его прежняя работа сводилась к напыщенным речам и избитым выражениям, вот и теперь для изложения своих идей он настроился произнести речь. Празднословие не сталкивается с трудностями. Празднословие пользуется выражениями загадочными и таинственными. Ведь, если отбросить таинственность, надо будет приводить доказательства, мистика же не нуждается в аргументации. Но стоит привести хотя бы один довод, как тотчас возникает необходимость в другом. Однако, как ни прискорбно, обычай приводить доказательства получает все большее распространение; хотя что может быть опаснее и утомительнее, чем убеждать при помощи аргументов? Ведь от этого вера начинает казаться менее достойной, чем взгляды. Вера требует чуда, а убеждение – мысли. Размышлять трудно, готовые же формулы отлично сохраняются в памяти. Формулы, чудеса и заклинания проще в применении, они быстрее приводят к результатам. Загадочные и витиеватые речи срабатывают безотказно. И учитель снова пустился по знакомой дорожке:

– Все это мы искореним, перевернем весь холм. Срубим ему маковку, расчистим все…

Из-за кожаных складок плаща голос крестьянина прозвучал нетерпеливо и жестко:

– Я про дом говорю, а он все про холм ладит! То сделаем, другое… Давай рассказывай насчет дома.

Зейнальпур живо исправился:

– Надо выстроить внутренние покои дома, отвести место для бани, для кухни и всего прочего. Но при этом следует помнить и о внешней стороне. Ведь именно она привлекает внимание, отображает динамизм традиции…

Желая загладить свой промах, первую часть своей речи учитель проговорил обычным тоном, когда же очередь дошла до таких слов, как «динамизм традиции», голос его вновь обрел трубный звук. Но тут терпение крестьянина лопнуло, и он воскликнул, потрясая кулаками:

– Какой еще динамит?! Самое главное – чтоб снаружи выглядел. Внутренний покой, говоришь? Люди на дом снаружи глядеть будут. Снаружи, понял? – При этом он с особым нажимом произнес слова «снаружи» и «глядеть». Огорченный учитель только и сказал:

– Но люди уже видели…

– Больше не увидят, – отрезал крестьянин.

Зейнальпур, придя в замешательство от грозной категоричности ответа, погрузился в размышления, а потом, собрав всю свою мудрость и почтительность, сказал:

– Конечно, прежде чем изнутри отделывать, надо сначала снаружи все сделать. Вы правы. В конце концов, внутренняя часть дома – это будни. А вот снаружи надо все устроить наилучшим образом.

Крестьянин кивнул. Он наслаждался облегавшей его скрипучей кожей, своей твердой поступью, которую сопровождал звон шпор, ощущением хлыста в руке. Он был доволен.

– Чтоб красиво было, – изрек он. – Мрамором облицуем или кафелем?

– Зависит от срочности, – ответил учитель.

– Чего? – не понял крестьянин.

– Вы побыстрей желаете?

– Да, желаю, – утвердительно кивнул тот. Зейнальпур призвал на помощь новейшую информацию:

– Тогда нужен пластоформ.

Крестьянин вслушивался в тонкий звон шпор. Зейнальпур пустился в объяснения:

– Пластоформ издали кажется похожим на камень. А облицовку им можно произвести очень быстро.

– Фир… форменный?

Зейнальпур не понял, о чем тот спрашивает, так как человек в это время повернулся и направился к одной из женских фигур, которую как раз устанавливали, к той, что держала в руках факел. Он переспросил:

– Как вы сказали?

– Говорю, заграничная фирма изготовляет?

– Изготовляют из нефти, – ответил учитель. Крестьянин наблюдал, как укрепляют на подставке

цементную фигуру женщины. На плечах у нее был кусок кумача, конец которого спускался вниз, прикрывая грудь и живот. Вчерашний дождь промочил кумач так, что он и сейчас еще не высох, влажная ткань соскользнула с высокой груди, оголив ее, а край, болтавшийся между ног, был совсем мокрый, с него капала вода.

– Зачем ее занавесили? – спросил крестьянин. Но прежде, чем ему успели ответить, подставка покачнулась, рабочие, боясь, что статуя свалится на них, расступились, и массивная фигура, медленно и важно сделав сальто, упала в грязь.

39

Глину с соломой одевали в большие белые плиты. Облицовывать было легко, скреплять полученные панели – и того легче. Стоило хорошенько натянуть тонкую проволоку и нажать ею на пластиковую плиту, как проволока мягко уходила вглубь и плита разделялась на две части. Затем в плиту и заполнявшую ее изнутри глину заколачивали гвозди, которые удерживали покрытие. На самую большую панель требовалось не больше четырех гвоздей – по углам. Удобно, легко, красиво, чисто – и фальшиво! Полдня ушло на то, чтобы разобрать старый дом, теперь ставший похожим на кучу свежей глины. Казалось, он перешел в новое состояние. Впрочем, для возврата старого достаточно было подуть самому слабому ветерку… Как бы там ни было, облицовка заняла целую неделю, хотя с ней легко можно было бы управиться и за полдня. Но ведь следовало придать своей возне вид серьезного и солидного дела.

Когда работа была завершена, Зейнальпур привел крестьянина посмотреть. Поклонился, приглашая войти, и отворил перед ним дверь. Крестьянин улыбнулся до ушей. Потирая руки, он произнес:

– Вот теперь хорошо, молодец! Понял, чего мне надо было.

При этом он так хватил Зейнальпура по спине, что тот чуть не упал. А хозяин продолжал:

– Вот ты грамотный, а ничего, дело делать умеешь. Подходяще.

Зейнальпур скромно и с достоинством улыбнулся. Крестьянин, сообразив, что не следует позволять ему слишком заноситься, натянул поводья:

– Ты мне вот что ответь… – и злорадно замолчал.

Зейнальпур поднял голову, изображая внимание, и крестьянин продолжил:

– Слыхал я, что, пока меня не было, ты тут за Нане-Али увивался?

Зейнальпур похолодел. Неужели пришел конец его отношениям с этим человеком? Неужели его легкому флирту в отсутствие крестьянина суждено стать преградой для извлечения истинной пользы из великого момента? Смазливая бабенка осталась одна, он тоже один – откуда ему было знать, что муж ее так разбогатеет?… Он вообще не думал, что тот вернется. Велика ли беда в том, что он тихонько и незаметно поглядывал на женщину, пожимал ей руку, чуть касался плеча и мечтал. Мечтал, что когда-нибудь – пусть не у родника, где по иранской традиции происходят любовные свидания, пусть не на задах деревни, на сеновале или в риге, где разворачиваются подобные события в европейских романах и фильмах, но хотя бы в степи, под кустом, где угодно, хоть на ветке, хоть в хлеву, рядом с навозной кучей, – он отведет покрывало от ее лица, скажет ей самые главные слова и, может быть, даже сумеет просунуть руку под цветастый ситец ее платья, коснуться пальцем нежного пупка, а там и (если бы судьба была более благосклонна к нему и красотка не сбежала бы раньше времени к родне) распустить тихонько тесемку на поясе ее узких черных коленкоровых шаровар – только и всего. Но откуда крестьянин узнал о его тайне… Что теперь делать, что будет теперь?