Земная оболочка

Делла кивнула. — И что она делает?

— Во сне? Всегда исчезает. Я случайно наталкиваюсь на нее в лесу, прошу ее подождать, чтоб успеть позвать Роба, но она всегда исчезает.

— Пока ты ходишь за Робом?

— Он в доме, — Хатч указал назад, себе за спину, согласно сну.

— Значит, ты ушел от нее. Не захотел с ней оставаться. Вот этого она всегда и боялась, что никого с ней не останется. Она так этому противилась, что с того и померла в конце концов.

Хатч сказал: — Это я ее убил.

Делла задумалась, потом встала с тарелкой в руках, подошла к комоду и поставила ее. Она стала смотреть в мутное зеркало, не взяв гребенки, не охорашиваясь, просто вглядываясь, внимательно-внимательно, как будто все, чему научила ее жизнь, можно было прочесть на ее лице, как будто все это было оттиснуто на ее черной коже. Она знала о Рейчел не меньше, чем о себе, Делле. Потом снова пошла к кровати, села на этот раз в дальнем ее конце и посмотрела прямо на Хатча.

— Кто-то тебе наврал. Мне все равно кто, только я-то врать не стану. Так что ты верь. Это святая правда. Рейчел умерла, добиваясь своего. У нее были недостатки, и немалые — кому знать, как не мне, — но всю свою жизнь она хотела одного: иметь что-то. Чтобы это было ее на всю жизнь. И чтоб было живое — не наряды или кольцо на пальце вертеть. И чтобы говорящее было — не кошечка или собачка. И она от одного к другому кидалась — то к папочке своему, то к дружкам школьным. Ан все не то! Со всеми ей горе одно было, хотя, правду сказать, они в том виноваты не были. И вот приехал Роб и вроде бы того же самого хочет — она и вообразила, что это он. А получилось, должно быть, не так; меня здесь не было, как я тебе уже сказала. Ну и тогда она решила, что у нее будешь ты.

— Она сказала вам это?

— Нет, голубчик. Я ведь ни разу не видела ее после того, как она из дому ушла. Я им свадебный ужин приготовила, она пришла ко мне, подарила мне свой букет и говорит, мол, я ее знаю, и если она меня позовет к себе, так чтоб я непременно приехала. Я сказала, что приеду — соврала, наверное (я в Филадельфию собиралась). Но она так меня и не позвала, вот и выходит, что, может, еще я и не соврала. Только мечтала-то она всю свою жизнь о тебе — понимала, что уж ты-то будешь ее собственностью, что она тебя выносит и сумеет удержать при себе. А умерла она по несчастной случайности или просто богу так было угодно. Но ты ведь за ней остался — и глаза у тебя такие же, как у нее, строгие, и вот, смотри, вернулся сюда.

— Да они-то умерли, — сказал Хатч. Ни он, ни Делла с начала разговора не упомянули его деда.

— Зато мы с тобой живы. — Она улыбнулась.

И Хатч улыбнулся в знак согласия, однако он хотел знать больше. — Он долго болел?

— Мистер Рейвен? Не очень. Я как отсюда уехала, так все время на севере жила, но, понимаешь, он к моей маме прежде хорош был (раньше я так не думала, а теперь вижу, что неправа была); и всегда-то он помнил мой день рождения, ни разу не забыл. Каждый год в этот день приходил от него небольшой перевод, где бы я ни жила — ни письма, ни открытки, только деньги. Так что, когда я приезжала сюда раз в два-три года погостить у своей сестры, то обязательно наведывалась к нему, и он всегда спрашивал меня (это уж после того, как мисс Керри померла): «Что будешь делать, Делла, когда я позову тебя сюда ходить за мной?» Я, понятно, смеялась и говорила: «Мистер Рейвен, как бы мне раньше не пришлось вас позвать». Вообще-то мне жить на севере нравилось, и работа бывала хорошая, да климат там не по мне, у меня артрит сделался, да такой, что меня всю скрючило, думала — не вынесу долго, кончусь. Ну вот, приехала я сюда этой пасхой, после довольно долгого перерыва; с рождества без работы сидела, и денег у меня оставалось всего ничего. Первую неделю прожила у сестры, набиралась сил и к нему не ходила, так что в конце концов он сам ко мне пожаловал. Въехал во двор, а вылезти из машины трудно ему было. Я как увидела его из окна, так сразу поняла — болен: идет, еле ноги волочит, а когда подошел поближе, посмотрела — руки у него желтые, как тыква, и совсем высохли. Сестра моя куда-то ушла и Фитц, сын ее, — тоже, и вот стою я одна и говорю себе: «Ну, Делла, дождалась!» Поняла, что он приехал за мной и что надо ответ давать. Он схоронил мою мать, все оплатил до последнего гроша, а гроши тогда были считанные, почище теперешнего. И я говорю себе: «Только этого тебе не хватало — еще одного покойника». Всего лишь прошлой осенью у меня одна подруга на руках померла. Все же я вышла к нему, села с ним на крылечке. Он стал рассказывать мне о делах, а о прошлом ни слова (единственный человек, из тех, кого я знаю, который не любил прошлое ворошить), сказал, что ожидает в июле и в августе много постояльцев — люди перестали ездить на морские курорты: немцев боятся. А потом спросил, не пойду ли я к нему, помочь на кухне? Я говорю ему, мол, я уже не та, не вывезу, как прежде. А он пригнулся ко мне — мы в качалках сидели, — потупил глаза и говорит: «Ты одна у меня осталась. Кто-то должен же мне помочь». Я спросила, не хворает ли он, и он ответил, что, видно, да. Дотянулся, взял мою руку, тогда еще сильно распухшую, приложил к своему левому боку и говорит: «Что это?» Мама моя когда-то массировала ему шею; болела она у него (а у нее правая рука исцеляющая была), ну я легонечко и нажала. А он говорит: «Ты как следует жми». Надавила я покрепче и нащупала опухолину, величиной с орех, а от нее во все стороны вроде как щупальца расходятся. Я хотела в шутку все обернуть и говорю: «Никак, в ожидании вы?» — «Верно, говорит, в ожидании. Потому и прошу тебя слезно вернуться». Делла замолчала и посмотрела в единственное окошко, за которым стояла непроглядная ночь. Она не продолжала свой рассказ — наверное, сочла, что с Хатча и этого достаточно или что дальнейшие вопросы пусть задает сам.

Он спросил: — Вы были рады? — Вопрос, которого она ожидала меньше всего.

И тут она поняла, что действительно была рада — рада возможности отдохнуть, вот только не призналась в этом. Слишком многое понадобилось бы сказать этому мальчику, ненужного ему сейчас, бесполезного в будущем. — Я на ощупь правду узнала. Сказала ему, что вернусь, и вернулась. И до сих пор еще здесь.

— Вы говорите, он в мае умер?

— Вчера три недели исполнилось.

— А мне никто ничего не сказал.

Делла сказала: — Он тебе написал. Я прекрасно знаю, что написал. Сама письмо отправляла.

Хатч сказал: — Ко дню рождения: просто он поздравил меня с днем рождения.

— Чтобы зазвать тебя. Зазвать тебя к себе. — Она говорила негромко, но голосом твердым от сознания своей правоты.

— Ничего такого он не писал; просто звал как-нибудь приехать, — Хатч указал на свой чемодан и приподнялся было, чтобы достать оттуда письмо — доказательство своей невиновности.

Делла жестом усадила его на место. — Сколько, ты говоришь, тебе лет?

— В мае исполнилось четырнадцать.

— Ты бы уже двух детей мог наплодить, мог бы на фронте погибнуть, если бы пару лет себе накинул, как поступают многие хорошие мальчики, и ты еще говоришь, что думал, будто это просто поздравление с днем рождения?

Хатч кивнул: — Да, я и правда так думал.

— Тогда давай я научу тебя, как между строчек читать — это лучше всяких книг. Сидит он тут, что ни день, то ему хуже, а родни никого, кроме тебя. Он о тебе не говорил — ты ведь тоже из вчерашнего, — но день твоего рождения помнил, вот и написал то письмо и велел мне на почту снести, а когда я вернулась, еще заставил поклясться, что я его отправила. Он хотел, чтоб ты тут был — в настоящее пришел, чтоб ему не бояться за будущее.

Хатч все же пошел к чемодану и достал оттуда письмо. Медленно прочитал его и снова сложил, не предлагая Делле. — Ничего этого тут нет, — сказал он. — Ничего, кроме поздравления. И еще: «приезжай как-нибудь». — Он продолжал стоять.

— Ладно, — сказала Делла, по-прежнему ласково и по-прежнему твердо. — Садись и ответь мне вот на какой вопрос.

Хатч послушно сел.