Секрет Коко

— Первые модели появились в феврале 1955 года — потому их и назвали 2.55. Мы думаем, что наша вполне может оказаться одной из них, быть может, даже одним из пробных экземпляров. Уже успели почитать кое-что в старых книгах о Шанель, что остались от мамы.

— С ума сойти!

— Не то слово. А видишь этот потайной карманчик внутри? Шанель сделала его для того, чтобы хранить в нем свои любовные письма — во всяком случае, так говорят.

— Боже, как романтично, да? В наше-то время любовных писем уже не пишут. Да что там писем — я уже даже романтичной смс-ки от Дэвида сто лет не видела! Молчу о том, чтобы он попытался в сообщении как-нибудь соблазнить меня.

— Кэт! — хихикаю я. — А вы не слишком взрослые для таких сообщений?

Пока мы болтаем, я показываю подруге подкладку сумочки и вдруг замечаю, что молния на потайном кармашке для писем немного приоткрылась. И вот я пытаюсь закрыть ее и чувствую, что под тонкой тканью что-то есть. Я подношу сумочку поближе к глазам.

— Что там? — спрашивает Кэт.

— В нем что-то есть. Я раньше как-то не замечала…

Я запускаю руку в кармашек и нахожу там сложенный лист бумаги. Осторожно достаю его оттуда. Он тонкий, почти прозрачный, заметно, что его складывали так бесчисленное множество раз. Неудивительно, что я не сразу его заметила — он невесомый, как перышко.

— Это письмо? — шепчет Кэт. — Глазам своим не верю. И что же в нем написано?

Я медленно и бережно разворачиваю найденный лист бумаги.

— Читай же его скорее, ради бога! — торопит меня подруга.

— Не уверена, что стоит это делать. Вдруг там что-то личное.

— Не глупи! — кричит Кэт. — Ты должна прочесть его, если ты этого не сделаешь, то это сделаю я! Давай сюда.

— Нет, — протестую я и прижимаю письмо к груди. — Я его нашла, значит, мне и читать.

— Так давай, чего ждешь? Знака свыше? Должно быть, это самое настоящее любовное письмо! — Она буквально подпрыгивает от нетерпения, и я начинаю опасаться, что подруга просто вырвет тонкую бумагу у меня из рук.

— Хорошо, хорошо, погоди секунду… — Я делаю глубокий вдох и начинаю разбирать размашистый, уверенный почерк.

Ноябрь 1956 года

Солнышко мое,

смотрю на тебя и ясно вижу, что ты станешь единственной моей любовью. Заглянув в твои прекрасные голубые глаза, такие нежные и такие ясные, я понимаю, что сердце мое навеки отдано тебе. Мы будто бы давным-давно знакомы, как две души, что были вместе совсем в другой жизни. Как же хорошо нам было бы вместе, любовь моя, но тем сильнее горечь разлуки. Я пишу тебе, а мое сердце разбито — ведь сегодня нам придется расстаться. Пришло время прощаться.

Пожалуйста, не забывай, что всей душой я жажду быть с тобой, держать тебя в своих объятиях и не отпускать, но это невозможно. Я всегда буду помнить тебя, ты — мое сердце. Как могу я забыть свое сердце?

Я молюсь о том, чтобы в один прекрасный день мы снова нашли друг друга, и о том, чтобы снова взять тебя за руку.

С любовью…

— Господи, боже мой! — восхищается Кэт. — Несчастные влюбленные. Как трагично!

— И подписи нет. — Я переворачиваю письмо, но и там не обнаруживается никаких опознавательных знаков.

— Кому бы ни принадлежала эта сумка, должно быть, ее хозяйка стала для автора письма источником истинного вдохновения, — продолжает моя подруга. — В его словах столько страсти… Как печально.

— Интересно, почему им пришлось расстаться. — Я снова переворачиваю лист бумаги, пытаясь найти хоть какую-нибудь зацепку. Но нет, ничего нет. Сколько же это письмо пролежало в сумке? Теперь нам этого не узнать. Нам не за что зацепиться, мы понятия не имеем, кто же написал его — у нас есть только эти короткие строки, исполненные боли.

— Посмотри, какая старая, пожелтевшая от времени бумага, — говорит Кэт. — Оно хранилось тут годами, может быть, даже с того самого дня, когда было написано. Наверное, она всюду носила его с собой. Интересно, читал ли его кто-нибудь, кроме нее и нас с тобой?

— И что же мне делать? — ошеломленно спрашиваю я. — Оно такое… личное.

Кэт задумчиво смотрит куда-то вдаль:

— Как думаешь, они когда-нибудь встретились снова? Вернулся ли он за ней?

Я тоже даю волю воображению: это письмо такое искреннее и трогательное, что мне кажется, будто мы не имеем права вторгаться в личную жизнь этих людей. Это все равно что прочесть чей-нибудь дневник — ты знаешь, что не должен этого делать, но попросту не можешь удержаться.

— Боже, какими же романтичными были раньше люди, — продолжает Кэт. — Как в кино. А в наше время самый романтичный поступок, которого можно ждать от мужчины, — это чтобы он тебе пульт от телевизора подал.

Я не могу сдержать смех — ведь она права. Есть что-то старомодное в подобном проявлении чувств — должно быть, романтика и вправду умерла, во всяком случае, со мной ничего такого в жизни не случалось.

— О чем думаешь? — многозначительно смотрит на меня Кэт.

— В смысле? — Я сразу понимаю, к чему она клонит.

— Ты никогда не умела скрывать свои эмоции, Коко Суон. У тебя вечно все на лице написано! Теперь ты чувствуешь себя еще более виноватой?

Я смотрю на нее, потом снова на сумочку, которую держу в руках.

— Наверное, — соглашаюсь я.

— Послушай, тот факт, что ты нашла это письмо, еще не означает, что ты не можешь оставить себе сумочку. Это вообще не имеет никакого значения!

Я киваю, но на душе у меня скребут кошки. А что, если в том, что я нашла сумочку — а вместе с ней и письмо, — есть какой-то сакральный смысл? Что, если я даже представить себе не могу, куда приведет меня эта находка?

5

На следующее утро Рут усаживается напротив меня за прилавком. Перед нами лежит письмо, которое я обнаружила в сумочке. Вечером, когда мы с Кэт разошлись, я помчалась домой, сгорая от желания рассказать обо всем Рут, но дома меня ждала только записка, в которой было сказано, что дома моя бабушка ночевать сегодня не будет и что ее телефон останется включенным на случай, если она мне понадобится. Больше никаких объяснений — догадываюсь, что она осталась у Карла, чтобы… ну, не важно, чем они там собираются заниматься. Я все же сдержалась и не стала звонить ей сразу, в ту же минуту, чтобы потребовать немедленного ее возвращения, так что о находке рассказала уже позднее.

— И что ты обо всем этом думаешь? — спрашиваю я ее, делая глоток чая из любимой старинной чашки кремового цвета, украшенной оригинальным орнаментом из розочек.

— Знаешь, я все еще не могу поверить, что это происходит с нами на самом деле, — признается она.

— Согласна! Это какое-то безумие. Сначала я нахожу эту сумочку на дне коробки с хламом — а теперь это… В голове не укладывается.

— Должна сказать, такого на моей памяти еще не случалось — за все те долгие годы, что я работаю в этом бизнесе, — качает головой Рут. — Да, находили всякое: старые фотографии, интригующие записи на полях книг, заставлявшие задуматься. Помню, однажды я даже нашла драгоценную бриллиантовую сережку — одну, без пары — в кармане старого мехового пальто, купленного для перепродажи. Но это… совсем другое дело.

— Интересно, почему ему пришлось оставить ее, — задумчиво говорю я. — В 1956 году где-нибудь воевали? Может, он был солдатом и ему пришлось отправиться за море на поле боя.

— Как раз назревал Суэцкий кризис, так что это вполне возможно, — вспоминает Рут. — Думаю, правды нам никогда не узнать…

— Она хранила письмо в сумочке все это время… Должно быть, она сильно его любила, — продолжаю я.

Мы обе растерянно умолкаем — но в воздухе повисли вопросы, оставшиеся без ответа. Что мне делать со всеми этими вещами? Можно ли мне просто оставить себе сумочку, постаравшись забыть о том, что я нашла в ее потайном кармашке? Не будет ли это аморальным? Почему-то я снова вспоминаю о маме. Что бы сделала она на моем месте? Для нее сумочка от «Шанель» стала бы мечтой, воплотившейся в жизнь. Я практически слышу ее голос в своей голове, слышу, как она обещает купить мне когда-нибудь такую сумку. Глупо ведь думать, что это она послала мне такой щедрый подарок. И уж совсем нелепо полагать, что сумочка — своего рода послание от мамы.