Любовник из Северного Китая

— Мы с тобой скоро поедем в Лонган. Я снял там комнату.

— Поедем? Когда?

— Когда захочешь. Сегодня вечером. Сегодня ночью.

— А как же лицей?

Китаец неожиданно обращается к ней на «вы»:

— А что тут такого? Вы ведь и раньше пропускали занятия в лицее. Вы ходили в зоопарк, и довольно часто. Я справлялся.

Девочка отпрянула от него. Ей страшно.

— А зачем нам ехать в этот Лонган? — кричит она шепотом.

Китаец очень пристально смотрит на нее, и вдруг глаза его закрываются от страшной мысли, что он может ее потерять.

— Я уже сейчас страдаю, что мне придется расстаться с тобой, — говорит он. — Я с ума схожу… Я не могу потерять тебя, это невозможно, но это случится, я знаю.

Он не смотрит на нее. С закрытыми глазами он гладит ее по голове. Она отодвигается еще дальше, встает, подходит к «другой» двери, к той, что никуда не ведет.

— А чем тебе не нравится Лонган? — спрашивает он.

— Мы ездили туда всей семьей, и однажды я ужасно перепугалась… там тигры, они купаются по ночам, и мы с Пауло рано утром наткнулись на совсем свежие тигриные следы, и хотя тигр, видно, был совсем маленький, мы убежали, нам было так страшно. И потом, там один пустой пляж и все, даже поселка нет, и людей совсем нет, только сумасшедшие и нищие, которые молятся в буддийских молельнях…

Девочка закрывает глаза. Она бледна. Китаец подходит к ней.

— Ты кого больше боишься? Тигров или людей?

— Людей, — кричит она во весь голос. — Тебя. Тебя, китаец!

Долгое молчание, девочке вдруг кажется, что китаец стал каким-то другим.

— Какие там люди? — спрашивает он.

— Приходят с Аннамских гор. С островов бухты Алонг, что в Тонкинском заливе. С побережья. Есть и каторжники, сбежавшие из тюрьмы… Пауло Кондоре. И еще очень много полоумных. И женщин, которых выгнали из поселков. В молельнях им дают горячий рис и чай, а иногда эти люди убивают бездомную собаку и зажаривают ее прямо на пляже, и тогда на сотни километров вокруг такая вонь…

— Теми же дорогами сюда приходят и китайцы.

— Возможно. Про это я ничего не знаю. Я думала, что китайцы проходят через горы Юньнань.

Девочка говорит, что среди всех этих людей страшнее всего женщины. Потому что они смеются и плачут одновременно.

— А они откуда?

Вот этого девочка точно не знает. И начинает сочинять. Говорит что в голову придет. Что женщины приплывают по морю из Индии… Что они прячутся в джонки… Что они просто ума лишились, потому что все время чего-то боятся: боятся, что дети их умрут с голоду, боятся палящего солнца, леса, полчищ комаров, бешеных собак и тигров. Китаец говорит, что одна из таких нищенок бродит по ночам между Виньлонгом и Садеком, она кричит и смеется, и что-то бормочет, и поет. Она действительно очень страшная.

Девочка подтверждает, что знает эту нищенку, что все в Садеке и Виньлонге знают ее — она из Лаоса и поет она лаосские колыбельные песни.

Он смеется:

— Все ты выдумываешь… Откуда ты это знать?

Девочка пугается. А вдруг она действительно это выдумала? Она уже не помнит, откуда ей это известно, и не знает, правда это или нет.

— Кажется, про нее рассказывала Анна-Мария Стреттер, — говорит она. — Она сама из Лаоса, знает лаосский язык и поняла по песням откуда эта женщина. Как-то раз она рассказала о ней моей матери… когда они встретились в клубе… Вот.

Девочка повторяет наизусть первой куплет колыбельной, которую нищенка с Ганга поет по ночам на улице Пост.

— Вот видишь… — говорит она. — я знаю эту колыбельную…

Он говорит, что это еще ничего не доказывает. Смеется. Потом спрашивает:

— Ты так много знать про Лонган, кто тебе рассказывал?

— Мама и До. И Чанх тоже. Я много о чем наслышана.

— Интересно, зачем они тебе об этом рассказывают…

— Просто так…

— Твоя мать не ходит в клуб, потому что стыдится твоего старшего брата. А с госпожой Стреттер вы вообще не знакомы, ни ты, ни твоя мать… Ты сама не знаешь, что говоришь…

— Никому не запрещено видеться с Анной-Марией Стреттер! — Девочка внезапно переходит на крик. — Каждый вечер она сидит на террасе своего дома с дочерьми. И вообще, кто она такая, госпожа Стреттер? Все знают про того молодого человека из Вьентьяна, об этой истории писали в газетах…

Китаец слушает, смотрит на нее с обожанием.

— И вообще, я однажды видела ее на уроке латинского у кюре Виньлонга. Он учил латинскому французских детей, а она пришла со своими дочерьми. Она спросила у кюре, кто я такая. Он сказал: «Дочь директрисы французской школы». Она улыбнулась мне. И сказала кюре, что у меня странный взгляд. Я услышала. И рассказала об этом матери. На следующий день мать отвела меня на консультацию к доктору Самбуку: она испугалась, что я стану косить. Доктор успокоил ее, у меня не оказалось никакого косоглазия.

— А латинский ты выучила?

— Не очень. Скоро бросила.

Молчание.

— Тебе никогда еще не делали предложений? В Сайгоне это так модно…

— Делали. Мать сначала тут же соглашается, а потом я плачу, и она отказывает, выходят одни неприятности… Последним был один господин из транспортной конторы, лет тридцати пяти-тридцати восьми, не меньше… Богатый. Матери очень хотелось выдать меня за него, но я отказалась, потому что он очень жирный… и очень красный… понимаешь?

Молчание. Потом китаец спрашивает:

— Тебе было страшно только что?

— Да. И тебе тоже.

— Да.

— Как бы ты убил меня в Лонгане?

— Как настоящий китаец. С особой жестокостью.

Она все еще стоит у двери, он идет за ней. Она кажется совершенно измученной. Он относит ее на кровать. Она закрывает глаза, словно намереваясь спать, но не засыпает. Он обнимает ее. Говорит с ней по-китайски. Когда он говорит по-китайски, она всегда смеется.

— Ты мне еще спой по-китайски.

Он поет по-китайски. А потом плачет. Она плачет вместе с ним, сама не зная почему.

Они не смотрят друг на друга. Потом она смотрит на него с мольбой. Тогда он проникает в нее с такой нежностью, какой она еще не знала. На какое-то время он замирает, не двигается. Оба стонут от желания. Потом она закрывает глаза.

— Возьми меня, — говорит она.

Очень тихо китаец просит ее:

— Скажи мне сразу, как только узнаешь дату вашего отъезда.

— Нет.

Она снова просит его о том же. Он выполняет ее просьбу.

Она поворачивается, прижимается к нему. Обнимает его. Он говорит, что она его девочка, сестра, любимая. Они не улыбаются. Он тушит свет.

— Так как бы ты убил меня в Лонгане? Повтори еще раз.

— Как китаец. С особой жестокостью.

Она повторяет конец фразы, словно это строка из стихотворения.

Лицей. Коридоры заполнены учениками. Девочка ждет в конце коридора. Она стоит, глядя на улицу, как бы отъединившись от окружающих.

Мимо проходит надзиратель, трогает ее за плечо.

— Мне надо с вами поговорить, — говорит он.

Девочка следует за надзирателем в его кабинет.

— Дело вот в чем: матери наших учениц запретили своим дочерям всякое общение с вами. Этого следовало ожидать. Думаю, вам об этом известно.

Девочка улыбается. Ей об этом известно.

— Но есть кое-что посерьезнее. Матери учениц сообщили директрисе «Льотей», что вы не каждый вечер возвращаетесь в пансион. — Надзиратель впадает в легкое раздражение. — Как они об этом узнали… остается загадкой… Матери наших учениц из Сайгона — он улыбается — расставили вокруг вас полицейские посты. Они не хотят, чтобы их дочери хоть чем-то запятнали себя. Они говорят — держитесь! — «Зачем этой шлюхе степень бакалавра? Для таких, как она, хватит и начальной школы»…

Молчание.

— Вы решили предупредить меня из-за моей матери? — спрашивает девочка.

— Да. Вы же знаете с каким уважением я к ней отношусь. (Пауза.) Как вы считаете, что тут можно сделать?…