Инес души моей

1537–1540

Педро де Вальдивии было тридцать пять лет от роду, когда он вместе с Херонимо де Альдерете прибыл в Венесуэлу — в маленькую Венецию, как ее в шутку назвали первые путешественники-европейцы, увидев ее болота, каналы и хижины на сваях. Педро оставил дома хрупкую Марину Ортис де Гаэте, пообещав вернуться богатым или забрать ее к себе, как только это будет возможно, хотя это было весьма слабым утешением для покинутой молодой женщины. На путешествие в Новый Свет он потратил все, что у него было, и даже больше (часть необходимой суммы он взял в долг). Как и всякий, кто ехал попытать счастья в новые земли, он поставил все свое имущество, честь и жизнь на карту этого предприятия, хотя все завоеванные территории и пятая часть других богатств — если они были — отходили испанской короне. Как говорил Бельалькасар, если искатели приключений действовали с разрешения короля, то их действия назывались завоеванием, а если без такового — разбоем и грабежом.

Берег Карибского моря с его прозрачными водами, переливчатыми песками и изящными пальмами встретил путешественников обманчивым спокойствием. Но стоило путникам войти в лес, как они оказались в кошмарных джунглях. Им приходилось прорубать себе путь мачете, и они двигались вперед, оглушенные влажным жаром и беспрестанно атакуемые москитами и неизвестными животными. Они шли по болотистой почве, утопая до самых бедер в мягкой гнилостной жиже, отяжелевшие и неповоротливые, покрытые отвратительными пиявками-кровопийцами. Они не снимали доспехи, потому что опасались отравленных стрел индейцев, которые тихо и незаметно следовали за ними, скрытые густой листвой.

— Главное — не попасть в руки дикарей живыми! — предостерег спутников Альдерете и напомнил им, как конкистадор Франсиско Писарро во время своей первой экспедиции по югу континента вместе с группой своих людей вышел к покинутой жителями деревне, где горели костры. Голодные испанцы подняли крышки котлов и с ужасом увидели, что за суп в них варился: человеческие головы, руки, ступни и внутренности.

— Это было на западе, когда Писарро искал Перу, — уточнил Педро де Вальдивия, считавший себя хорошо осведомленным в вопросах открытий и завоеваний новых земель.

— Местные карибские индейцы тоже людоеды, — возразил Херонимо.

В сплошной зелени этого первобытного мира, будто предшествующего Творению, в этом бесконечном, закольцованном лабиринте без времени и истории ориентироваться было невозможно. Если бы путники хоть на несколько шагов отошли от берегов рек, джунгли поглотили бы их навсегда, как случилось с одним из их людей, который, спятив от тоски и страха, ринулся в папоротники, призывая на помощь мамочку.

Они молча продвигались вперед, подавленные одиночеством бездны неба и печалью мерцающих звезд. В воде кишели пираньи, которые, почуяв запах крови, набрасывались скопом и обгладывали доброго христианина в считаные минуты так, что только чистые белые кости указывали на то, что он вообще когда-то существовал.

При всей роскоши природы есть в джунглях было нечего. Съестные припасы закончились очень быстро, и люди начали страдать от голода. Иногда им удавалось убить обезьяну, и ее съедали сырой, пытаясь не обращать внимания на ее человекоподобный вид и противный запах, потому что развести костер в этом вечно влажном лесу было очень трудно. Они травились неизвестными плодами и по целым неделям не могли продолжать путь, мучаясь приступами рвоты и нещадным поносом. У них вздувались животы, выпадали зубы, их трясла лихорадка. Один из их людей умер, истекая кровью даже через глазницы, другого поглотила трясина, третьему раздробила кости анаконда, ужасная водяная змея толщиной с человеческую ногу и длиной как пять копий. Воздух был горячий, как пар из котла, да вдобавок гнилостный и зловонный, как дыхание дракона. «Это царство Сатаны», — говорили солдаты. Так, наверное, и было, потому что в людях там разгоралась злоба, и они каждую минуту бросались друг на друга. Руководителям отряда стоило неимоверных усилий поддерживать хоть слабое подобие дисциплины и принуждать солдат продолжать путь. Единственной приманкой, которая заставляла идти вперед, был сказочный Эльдорадо.

По мере того как отряд мучительно продирался сквозь джунгли, вера Педро де Вальдивии в это предприятие все уменьшалась, а недовольство все росло. Это было вовсе не то, о чем он мечтал, скучая в своем имении в Эстремадуре. Педро намеревался сражаться с варварами в героических битвах и завоевывать далекие земли во славу Господа и короля, но он и вообразить себе не мог, что ему придется поднять свою шпагу ту шпагу, которая приносила победы во Фландрии и в Италии, на борьбу с природой. Алчность и жестокость спутников внушали Педро глубокое отвращение: в этих грубых солдатах не было ни капли высоких устремлений и ничего достойного уважения. Не считая Херонимо де Альдерете, который неоднократно доказывал свое благородство, его спутники были негодяи самого низкого пошиба, склочные и склонные к предательству. Стоявший во главе экспедиции капитан, которого Вальдивия сразу возненавидел, был человеком совершенно бессовестным: он грабил, торговал индейцами как рабами и не платил положенную пятину в испанскую казну. «Куда мы стремимся так яростно и отчаянно, если все равно золото с собой в могилу не заберешь», — думал Педро, но продолжал двигаться вперед, потому что отступать было некуда.

Эта безрассудная авантюра длилась несколько месяцев, пока наконец Педро де Вальдивии и Херонимо де Альдерете не удалось отделиться от этого злополучного отряда. Они сели на корабль, отправлявшийся в город Санто-Доминго, что на острове Эспаньола. Там они смогли немного отдохнуть от тягот путешествия. Педро воспользовался случаем, чтобы отослать Марине скопленные деньги — так он поступал и впредь, до самой своей смерти.

В это самое время до острова дошло известие о том, что Франсиско Писарро необходимо подкрепление в Перу. Его товарищ по конкисте Диего де Альмагро отправился на самый юг континента с намерением покорить дикие земли Чили. У этих двух знаменитых конкистадоров были противоположные характеры: при всей своей храбрости Писарро был угрюм, недоверчив и завистлив, а Альмагро — честен, искренен и настолько щедр, что желал богатства только для того, чтобы раздавать его. Неудивительно, что размолвки между этими столь различными, но одинаково честолюбивыми людьми превратились во вражду, хотя когда-то они поклялись в верности друг другу перед алтарем, причастившись одной просфорой.

Инкская империя оказалась слишком мала, чтобы вместить их обоих. Писарро, получив титулы маркиза и губернатора и став кавалером ордена Святого Иакова, остался в Перу вместе со своими грозными братьями, а Альмагро, получив в 1535 году титул аделантадо, с отрядом в пять сотен испанцев и десять тысяч индейцев-янакон^[11], отправился в Чили, еще не изведанную страну, название которой на языке аймара означает «конец земли». На этот поход он потратил своих личных средств больше, чем Инка Атауальпа заплатил в качестве выкупа.

Едва Диего де Альмагро со своими людьми отбыл в направлении Чили, во владениях Писарро произошло всеобщее восстание. Как только силы виракочей — так инки звали испанцев — разделились, перуанцы вооружились и поднялись на борьбу с захватчиками. Конкиста империи инков оказалась под угрозой, как и жизни самих завоевателей, которым пришлось сражаться с превосходящими их во много раз силами противника. Франсиско Писарро бросил клич о помощи, который достиг Эспаньолы и был услышан Вальдивией. И храбрый солдат тут же, не колеблясь, решился ехать в Перу.

Одно только название этой страны — Перу — заставляло Педро де Вальдивию думать о невообразимых ее богатствах и утонченной культуре, о которых так красноречиво рассказывал его друг Альдерете. Вальдивия с восхищением представлял себе то, о чем говорилось, хотя, конечно, не все было достойно похвал. Он знал, что инки были жестоки и управляли своим народом, не зная жалости. После битвы, если проигравшие не соглашались полностью подчиниться их власти, они не оставляли в живых ни единой души, а при малейшем проявлении недовольства переселяли целые деревни на расстояния в тысячи лиг. Самым жестоким образом казнили они всех своих врагов, включая женщин и детей. Великий Инка, который брал в жены собственных сестер, чтобы гарантировать чистоту королевской крови, считался воплощением божества, душой империи, ее прошлого, настоящего и будущего. Говорили, что у Атауальпы был сераль в три тысячи девушек и бессчетное множество рабов, что он пытал пленников просто для развлечения и собственноручно отрубал головы министрам. Народ, безликий и безгласный, жил в полном подчинении; его предназначением было с раннего детства до самой смерти работать на орехонов — придворных, жрецов и воинов, которые жили в вавилонской роскоши, в то время как простые люди и их семьи едва выживали, обрабатывая крошечные земельные наделы, которые были у них лишь в пользовании, а не в собственности. Испанцы рассказывали, что многие индейцы предавались содомскому греху, за который в Испании полагается смертная казнь и который порицается также у инков. Прекрасным доказательством блудливости этого народа были керамические статуэтки эротического свойства, их показывали в тавернах, к большому удовольствию присутствующих (те прежде даже не подозревали, что можно предаваться пороку такими разнообразными способами). Те же путешественники уверяли, что матери-индианки собственными пальцами лишают девственности своих дочерей, прежде чем отдавать их мужчинам.